Заповедник "Неандерталь". Снабженец
Шрифт:
При моём приближении попик встал. Был он среднего роста и довольно молод – лет двадцати пяти – двадцати семи. Русоволос и синеглаз. Волосы заплетены на затылке в длинную косу, а вот бородка реденькая и небольшая. Камилавка на голове тоже холщёвая. Не шикует батюшка.
««Брат Васькин»» - подумал я и не ошибся.
– Христос воскрес, сын мой, - благословил меня священник.
– Воистину воскрес, - ответил я отзывом на христианский пароль и облобызался с родственником. – Какими судьбами к нам…
И замялся, так как не знал, как его
– Отец Онуфрий меня кличут, о, муж сестры моей. Я тут к тебе с пасхальными подарками – кулич, яйца крашеные, пасха, немного вина тернового. Чем богат.
– Заходи в хату, мой молодой отец, - улыбнулся я – Поснедаем ради праздника чем бог послал. Ты только на праздник или уже навсегда к нам?
– Рукоположён окормлять приход твой, но церкви не обнаружил, - заявил пришелец, перекрестившись на красный угол.
Иконы я все же привёз. Хоть и сам почти атеист, а скорее агностик, но внешне нельзя людей пугать как Петр Первый, прозванный за свою разгульную жизнь Великим.
– Экий ты борзый, - покачал я головой.
– Сначала производство, а весь соцкультбыт потом. Надеюсь, полевой алтарь с собой не забыл?
– А как бы я пасхальную литургию служил без него сегодняшней ночью? И алтарь, и иконостас складной привез. А вот всё остальное по самой малости.
Ради такого дела я выставил на стол шустовский коньяк. Разлил по рюмкам. Сказал тост.
– Не пьянства окаянного ради и не чревоугодия для, а токмо не отвыкнуть дабы. С праздником, отче.
Выпили. Онуфрий от рюмки не отказывался и вообще не стремился показывать себя ханжой.
Разложил на столе свои пасхальные яства.
– Ты один или с семьей? – спросил я, повторяя рюмочный разлив.
– Пока один. Не вижу ещё, куда матушку и детей везти.
– На первых порах у тебя будет такой же блок, как и этот, в котором я живу. Потом нормальный дом построим. Так что сам смотри. Я, к примеру, Василису сюда перевезу, как родит. Соскучился тут без неё. А сам строиться буду последним. Сначала люди.
– Ты вкуси освященного кулича, не побрезгуй, - наставительно произнёс священник. – А что, что о людях заботу имеешь, то хорошо. Полезно для душеспасения. Давай, как положено, крашенками стукнемся.
Душевно посидели. Показал я Онуфрию на генеральном плане ««колхоза»» место для будущей церкви и его дома рядом с ней. И место, отведенное для освященного погоста. Выложил фотку храма Покрова-на-Нерли.
Впечатлил.
– Велик господь наш, что сподобил тебя на такие благие мысли, - пробормотал поп. – А я думал уже предложить мужикам обыденную церковь ладить из бревна.
– Какую церковь? – переспросил я.
– Обыденную. Что ставится об один день. Брёвна и доски у тебя есть – я видел.
– Но-но… – погрозил я пальцем, будущему крымскому епископу.
– Они уже все расписаны по плану, какая дощечка куда пойдёт.
– Сам уже вижу, что мыслил мелко, не осененный был божьей благодатью. Твой храм дюже как леп. Издаля народ будет приходить, чтобы только
– Это к Жмурову. Он у нас инженер-строитель. На мне только идея и снабжение. Кстати, тебе кто такой крест резал?
– Есть умелец в станице Старотитаровской.
– Как ты на то посмотришь, если пригласить этого мастера иконостас вырезать в новой церкви?
– Хорошо посмотрю. Лепо будет резной виноград меж икон пустить. А иконы ты такие же красивые привезешь, - кивнул он на мой красный угол, где стояли самые дешевые бумажные иконки, купленные в лавке Елоховского собора в Москве моего ««осевого времени»». Ничего особенного, разве что цветами пёстрые и с позолотой. Всё и отличие, что приклеенные они на дубовые досочки, да лаком покрытые.
– Нет. Это ширпотреб. Думаю, Деисус [ряд икон изображающие деяния Иисуса Христа] надо также деревянным барельефом резать. Из липы. По древнему канону. А то и из кедра.
– Жучок поест, - буркнул поп.
– Не поест, - улыбнулся я. – пропитки специальные я привезу. И от жучка, и от плесени, и от огня.
Выпили по третьей.
– Отец Онуфрий, у меня к тебе будет большая просьба.
– Слушаю тебя, сын мой.
– Люди, которые я привел из двадцатого и двадцать первого века, выросли в обществе, где семьдесят лет правил воинствующий атеизм. Храмы ломали, священников убивали, верующих всячески притесняли. В школах детей учили, что бога нет. Но это не они. Они также жертвы режима. Так что будь к ним снисходительней. Учи их добром и лаской, а не жезлом железным. И пару мне одну повенчай, а то в блуде живут, народ смущают.
– Тарабрин мне говорил про то, что тут не всё складно будет. Главное, чтобы они в ересь не впадали. Язычника легче к богу обратить, чем еретика. Но с божьей помощью справимся. – Уверенно завершил Онуфрий свою мысль.
– Вот и договорились. Теперь вижу сам, что бог есть любовь. А то боялся я, что пришлют сюда какого начётчика и талмудиста глупого и упёртого. Так и будем действовать. Ты наставляй словом, а наказывать, если надо, буду я. Как власть светская.
– Исповедаться, желания у тебя нет? – неожиданно спросил священник.
Я уклончиво ответил.
– Есть. Каюсь, отче, грешен во всём, кроме душегубства. Но тут уж судьба такая, что в других временах по-другому и нельзя. Освоимся тут, перейдем на самообеспечение, меньше грешить буду, а пока… - развел я руками.
Ну, не устраивать же брату жены подробный разбор моего прелюбодеяния с тремя американками разом? Еще Василисе настучит. А я еще жить хочу.
Но попу этого оказалось достаточно.
– Отпускаю тебе все грехи вольные и невольные в честь светлого праздника Пасхи, – торжественно произнес Онуфрий, встав и положив руку на мой склоненный затылок.
– И впредь по возможности не греши. Где мне ночевать прикажешь?