Заповедник "Неандерталь". Снабженец
Шрифт:
Руководит в воде работами непосредственно мой инженер. Политруку тут делать совершенно нечего.
– Пошли, лучше, перекурим, - предложил я. – А то смотреть на работающего человека можно долго. И не устать.
В курилке политрук вдруг… Хотя почему вдруг? Я давно этого вопроса от него ожидал. Вдруг он спросил про мои документы. Удивительно только, чего целую неделю телился.
Показал ему свой военный билет офицера запаса. Он у меня еще советского образца с серпасто-молоткастой звездой на каждой странице.
Сверил Митрофанов фотку с оригиналом. Полистал. Почитал.
– Что же вы раньше
– А что бы это поменяло в наших отношениях? – пожал я плечами.
– Многое. – Твёрдо заявил Митрофанов.
– Вы же член партии?
– Вступил в конце семидесятых. Работал в ««Правде»», если вам так интересна моя партийная жизнь, - ответил я несколько уклончиво, но и эта информация вызвала уважительный взгляд политрука.
– Когда Сталин умрёт? – огорошил меня Митрофанов неожиданным вопросом.
– В тысяча девятьсот пятьдесят третьем году.
– Долго еще. Это хорошо, - политрук упал внутрь себя. Даже курить позабыл. Папироса в его пальцах погасла.
– Ничего хорошего, - буркнул я. – После него к власти в партии придут скрытые троцкисты и всех врагов народа реабилитируют. Некоторым даже памятники поставят.
– И Троцкого? – округлил глаза политрук.
– Не-е-е-е-ет... – Усмехнулся я.
– Троцкий редкое исключение. Он так и останется врагом народа навсегда. А вот троцкисты… они отрекутся от самого Троцкого, но будут продолжать его линию, без его лозунгов. Номенклатура ЦК партии станет воспроизводить сама себя в детях и внуках. Превратится в закрытый правящий класс. Социальные лифты закроются. А дальше вступает в силу исторический закон третьего поколения. Когда осознавшие свое классовое родство и свою чуждость остальному народу внуки пламенных революционеров, их поваров и охранников посчитают, что им мало сторожить общенародную собственность, и они восхотят ею владеть. И сами всё предадут - то, за что их деды умирали. Причем даже не предадут, а продадут. Задёшево. За ««бочку варенья и корзину печенья»». И первым будет внук автора этих строк. Вот так вот. Внуки Мальчишей-Кибальчишей станут Мальчишами-Плохишами.
– Я вам не верю, – зло глянул на меня политрук исподлобья.
– Читайте сами, - я вынул из полевой сумки и передал ему толстый томик.
На зелёной бумвиниловой обложке крупно золотом оттиснуто ««История СССР»». Специально для Митрофанова таскаю, только вот удобного случая не было ему вручить.
– Вы человек грамотный. Сами разберётесь. Кстати, у вас какое образование?
– Десять классов и военно-морское училище в Севастополе. Потом курсы политработников по партийному набору.
– Для своего времени, у вас очень хорошее образование, - констатировал я, бросая окурок в ящик с песком. – Разберётесь. Только если вернётесь обратно, то боюсь, не в пользу вашей карьере будет это знание о будущем. Особенно про ХХ съезд партии.
Василиса у меня всё же большая умница. Повезло мне с женой. Воспитательную работу с девушкой Настей она провела лучше любого комиссара. Мало того, что мозги той промыла в правильном направлении, так еще и обшила ее не пожалев собственных запасов
Встречала нас Настя в наряде донской казачки. Как в кино показывали. В голубой приталенной шелковой кофте с баской на стеклянных пуговицах и в синей шерстяной юбке до щиколоток. Шаль богатая на плечах. И ей это к лицу шло.
Олег так даже завис. Считай, по-новой влюбился, что Насте откровенно понравилось.
Женскую моду казачью Василиса уже запустила в народ, вместо привычных балахонистых сарафанов. По дороге я встречал уже такие наряды на местных бабах. Тут главное, что все закрыто и в то же время весьма сексапильно. Фигуру подчёркивает. Взгляд привлекает.
– Люблю тебя, - шепнул я жене на ушко, глядя на целующихся детдомовцев.
– Да ладно, - смущенно улыбнулась Василиса. – Мне самой это приятно было. Скуку развеяло. А то ты редко меня своим присутствием балуешь. Как там Онуфрий?
– Нормально. Сработались. Думал, будет хуже. По воскресеньям богу служит. В будни досочки под иконы строгает для будущего храма. Еду нашу перед трапезой освящает. Да инженера дотошно мучает с проектом церкви. – Доложил я.
– Я другого и не ждала от него. Он самый умный из моих братьев, - откликнулась жена. – Вечером придет его жена с дочками. Они теперь у меня в поезде живут. Ты останешься на ужин? Так повечеряли бы вместе. Познакомились.
– Нет. Поеду. Дел невпроворот, - отказался я. – А то у меня там народ без хлеба останется.
Еще успею познакомиться с родней. Никуда она от меня не убежит.
– Как там с жильём у Онуфрия? – допрашивает меня Василиса в беспокойстве о брате.
– Пока небольшой домик, такой же, как и у меня. А сколько у Онуфрия детей?
Надо же понять, какой домокоплект для нашего священника из будущего тянуть.
– Двое пока. Но дом для него ставь сразу большой. Он на этом не остановится. Приласкала бы я тебя, соскучилась – сил нет. Да нельзя – живот на нос уже полез. Ты уж, милый, потерпи как-нибудь. Я потом свою ласку тебе наверстаю. А пока держи.
Дала мне в руки сверток тряпочный.
Похвалилась.
– Сама вышивала.
Развернул. И чуть не задохнулся от нежности. Белая шелковая косоворотка была вышита по вороту, застёжке, обшлагам и подолу изумительно красиво и богато красными, черными и желтыми нитками в причудливом узоре. С любовью вышито.
Поцеловал жену. Сказал.
– Я ее на свадьбу ребят одену. Как-никак первая свадьба у нас в Крыму. Буду выглядеть торжественно, как посаженному отцу и положено.
– Иди уже, а то я плакать буду, - подтолкнула меня жена к пикапу.
Олег с Настей уже в нем сидели, зажав узелки с обновами в руках. Ждали только меня.
Пацанчик лет десяти от лесорубов прибился к Олеговой полевой хлебопечке. Добровольный помощник, влюбившийся в необычную технику. Пока щепки собирал, убирал территорию летней кухни, таскал воду, выносил помои, колол чурки по размеру для печи, и, открыв рот, слушал Олега, когда тот показывал разные детали агрегата и, объясняя, что к чему и для чего там так хитро устроено.
– Холопа себе завёл, - съехидничал я, увидев такую эксплуатацию детского труда.