Заповедник "Неандерталь". Снабженец
Шрифт:
– Но вы же, что-то привозите сюда из других мест, - робко прощупывал почву Олег.
– Увы… - ответил я.
– Время и место в кузовах машин занято производственными нуждами и распланировано вперед.
Вот не хватало мне еще в других временах по магазинам бегать по частным заказам. И так времени ни на что не хватает, а тут и вовсе жить будет некогда. Но одна светлая мысль меня всё же посетила.
– А вообще собирайтесь. Только хлеба на два дня напеките заранее.
Думаете, я их в Америку повез? Щаз!!! Три раза. Перегнал я наших брачующихся через девятнадцатый век
Жена сразу поняла, что от неё требуется, и выгнала нас с Олегом на улицу, оставив у себя Настю.
А мы взяли ружья и поехали охотиться на фазанов.
Путь бабы сами меж собой договариваются. Быстрее получится.
Птичек не добыли. Оставшееся время загружали ««форд»» мукой из теплушек, что зимой еще затаривали из будущего. Я заказал на свадьбу побаловать народ белым хлебом, ситным, чтобы запомнился праздник. Хлебодара женим, не абы кого. А так, ежедневно, как и на всем юге СССР, у нас пекли серый хлеб из сурожи – смеси пшеницы с рожью, что Тарабрин поставлял нам с того берега.
А бабы наши всё это время увлечённо совещались. На робкие попытки влезть в этот процесс рычали на нас тигрицами.
Оставили женщин в покое и рванули, после разгрузки муки на складе колхоза, в самостийную Украину 2002 года. К знакомым прапорщикам, у которых просто за бесценок взяли комплекты ОЗК – морячкам в рапе озёрной работать. И форму образца 1944 года, что с какого-то бодуна на этом мобилизационном складе оказалась, набрали по предоставленным политруком размерам. Кирзовые сапоги солдатские. Приказ переодеть морскую пехоту в зелёное обмундирование к сентябрю 1941 уже вышел. К форме пришлись к месту ватные жилеты и сами ватники – они в горах Крыма будут удобнее шинелей. Плащ-палатки. Шапки-ушанки солдатские из меха чебурашки.
Ремни не брали. Моряки свои пряжки с якорем ни за что не отдадут.
Подумал, что если действительно Тарабрин найдёт способ отправить краснофлотцев на Великую Отечественную войну, то гимнастёрки образца 1941 года придется им заказывать в своём ««осевом времени»» у реконструкторов. Но и те, что уже взяли, сойдут пока им за рабочую робу.
Заехали в пару приличных магазинчиков, торгующих польским и китайским шмотьём. Рынки проигнорировали – на них продавали полный отстой, хоть и дёшево. Взяли для Олега бежевую польскую тройку с голубоватой рубашкой и синим шелковым галстуком. И туфли.
Туфли для Насти Олег намылился покупать на шестисантиметровой шпильке.
– И на каждом шагу будешь ее вытаскивать из грунта? – усмехнулся я.
– Асфальта у нас в колхозе нет. И долго еще не будет. Бери вот эти туфельки – на широком каблуке. Всё равно долго не проживут. Ни те, ни эти. Ширпотреб. Лучше шаль невесте купи. Замужняя женщина у нас в трёх платках ходит.
– А фата? – глаза шальные у жениха.
Вот далась им эта фата.
– Ты что невинную девушку за собой берёшь? – спросил я.
– И утром всем окровавленную простыню показывать будешь? Тут всего четыре категории женщин: невинная девушка, замужняя баба, честная вдова и блядь. Выбирай для Насти любую категорию. Иначе за тебя выберут.
– А кто тогда Настя? – чувствуется,
Пришлось пояснять.
– Замужняя баба она, только невенчанная по причине отсутствия у нас ранее в колхозе попа. Так что никакой фаты, а то мужики засмеют. А вот косынку красивую вынь, да положь. Вон там, видишь, продают польские косынки шелковые – закос под Францию. Иди, выбирай. Да не одну. А вместо фаты сплетёшь ей венок из полевых цветов.
Несмотря все проводниковские омоложения при каждом переходе по темпоральной ткани, я здорово устаю. Возраст, наверное, сказывается. Как же Тарабрин выдерживает такие нагрузки? Он вообще меня на сто лет старше. Или он в такую жизнь давно втянулся?
Если бы не игры со временем, то я такую жизнь и не выдержал. Скопытился бы на бегу. А так возвращаюсь в колхоз хоть немного отдохнувшим.
Стал понимать всю трагедию молодящихся баб. Тащить на загривке заморочки двух возрастов разом – непосильный труд.
Оттягивался душой, только пребывая в своём ««осевом времени»». Отмывался. Отстирывался в стиральном автомате с хорошими порошками. Отсыпался. Торчал в интернете. Читал. Общался с немногими оставшимися приятелями - такими же стариками, как и я. Так и то полноценного общения уже не получалось. Нормально выпить – так полкило на рыло. А на полкило у них уже здоровья не хватает.
Но и их с каждым годом становится все меньше и меньше. Стали уходить из жизни приятели поколением моложе – пятидесятилетние. Даже завёл дома автоответчик, чтобы очередные похороны не пропустить. Союз журналистов официально своего члена о таком оповещает.
Внесли меня в толстый том ««Энциклопедии журналистов ХХ века. Люди и судьбы»», как Ковальского. Вот я уже и в своей жизни динозавр. Хотя вся энциклопедическая статья обо мне со спичечный коробок размером.
Со средним возрастом моих современников у меня никаких дел нет. А нет дел – нет и интереса друг к другу.
Молодежь современную я откровенно не понимаю. Потому и будущее меня мало интересует. Его сделает то поколение, которое я не понимаю, а продолжит поколение, которого уже они понимать не будут. Мне с моими мужиками из ««Неандерталя»» как-то понятнее и комфортнее. Без оцифровки жизни.
Провёл ревизию своего архива. У каждого журналиста такой наблюдается. У кого больше, у кого меньше накопилось всякого бумажного хлама. У меня еще мои литературные потуги молодости зачем-то хранятся. Раньше люди еще письма берегли как вещественные доказательства невещественных отношений. Некоторые удостаивались даже после смерти публикации этих писем, как лейтенант Шмидт, к примеру. Вон у Пушкина письма составляют половину объема собрания сочинений. Но с появлением телефона и – особенно, - электронной почты актуальность хранения таких бумаг отпала сама собой. И я не Шмидт, тем более не Пушкин. Кто сейчас помнит даже знаменитых журналистов прошлых десятилетий? Не надо себе льстить. Журналист – это бабочка эфемерида.