Запрещённый приём
Шрифт:
— Ты утратил вкус к убийствам? — Поинтересовался Олаф у Ньюмана.
— Я убиваю только тогда, когда должен. Но я не позволю кому-либо втягивать меня в преднамеренное убийство.
— Значит, ты обвиняешь убийцу в том, что он тебя использует. — Сделал вывод Олаф.
— Да. А ты бы не стал?
Олаф сделал глоток из своей чашки и кивнул.
— Я бы стал.
— Давайте, наконец, проверим, сможем ли мы выиграть время на расследование и понять, кто пытается подставить Бобби. — Сказала я.
— Мы не знаем точно,
— Ладно. Выиграем время, чтобы понять, подставил его кто-то или нет.
— И постараемся избежать необходимости казнить его, если он невиновен. — Добавил Ньюман.
— И это тоже. — Согласилась я.
Ньюман пошел звонить судье, который выписал ордер. Я направилась к кофеварке, чтобы допить остатки ее содержимого. Может, я уговорю Ледука сделать еще кофе. Нам предстояло встретить рассвет, а спать никто не собирался. Так что нам понадобится много кофе.
25
Ледук сделал новую порцию кофе и мы опустошили еще одну кофеварку прежде, чем Ньюману удалось хоть до кого-то дозвониться. Ленивые ублюдки спали в ночь на воскресенье, и нам никак не удавалось поговорить с судьей. Служащие тоже были полезны, но они не могли скорректировать ордер. Это право оставалось за судьей, который его выписал. Я столько лет охотилась на монстров, но никогда не пыталась добиться изменений в ордере, так что я понятия не имела, как уладить этот вопрос, и есть ли хоть какие-то лазейки в законе для того, чтобы это провернуть. Наверняка они были, а если нет, то им следовало бы быть, но я ничего об этом не знала. У меня никогда не было таких проблем с дедлайном при охоте на монстров. Так или иначе, у меня появилась минутка, чтобы написать Эдуарду о том, что Олаф здесь. Поскольку ответа, как и звонка, я не дождалась, он наверняка был в самолете по пути сюда.
Олаф подошел ко мне и встал рядом у стены. Я напряглась, ожидая какой-нибудь стремной выходки, ну, или по крайней мере сексистской, но он просто спросил:
— Ты всегда ждешь вот так?
— Жду чего?
Он указал своей чашкой с кофе на Ньюмана, который в очередной раз пытался дозвониться до судьи, и на Кейтлин, которая старалась сопоставить на экране компьютера отпечатки ног, чтобы результаты можно было отправить судье, и в этот момент Ньюману, наконец, ответили на звонок. Ливингстон и Дюк тихо переговаривались в дальнем углу комнаты.
— Пока они собирают улики и общаются с юристами. Ты просто ждешь и ничего не делаешь?
— Не знаю.
Он нахмурился.
— Я никогда не участвовала в таком деле. Обычно я просто приезжаю в город, арканю плохих парней, подвешиваю их и быстренько сваливаю в закат.
Он нахмурился сильнее.
— Это какая-то метафора?
У меня ушла минута на то, чтобы вспомнить, что английский не был его родным языком, хотя владел он им превосходно. Когда речь заходит о чужом языке, труднее всего
— Даже я никогда не подвешивал своих жертв. — Сказал он.
Я вздохнула. Олаф был в своем репертуаре — вечно ему надо было ляпнуть что-нибудь стремное.
Он заметил выражение моего лица и сделал вывод, что я не слишком-то радостная.
— Ты подвешивала кого-то из своих? Вампиры не могут умереть от удушья. Эта тактика кажется мне неэффективной даже против оборотней.
Я покачала головой.
— Нет, я никогда не казнила кого-либо через повешение. Я говорила о справедливости в стиле старых вестернов. Типа ты приезжаешь в город, палишь по плохим парням, потом уезжаешь. Словом, я и сама не привыкла ждать вот так.
— А. — Сказал он и глотнул из своей чашки. Думаю, он это сделал для того, чтобы решить, что еще мне сказать. Ему было не все равно, как я отреагирую. Он не всегда парился о вещах так, как мне бы того хотелось, или так, как это сделал бы тот, кто не был серийным убийцей, но в своем собственном стиле он действительно пытался это делать.
— Монстр под замком и может оказаться невиновным. Такого случая я не припомню.
— Закон прописан так, что вина или невиновность не имеет для нас значения. — Возразил Олаф.
— Если ты имеешь в виду, что мы можем хоть сейчас пойти и пристрелить его, и не попадем за это в тюрьму, то ты прав. Другому маршалу я бы так не сказала, но речь сейчас не о том, чтобы прикрыть наши задницы. Речь о том, чтобы сделать то, что будет правильно.
— Ты полагаешь, у меня нет представления о том, что правильно, а что — нет? — Спросил он, понизив голос, и я вдруг поняла, что для остальных ребят в комнате мы выглядели совсем как Ливингстон и Дюк: просто двое копов, которые болтают о своем.
— Думаю, ты просто трактуешь эти понятия иначе, чем большинство людей.
— Это правда. — Ответил он.
— Я хочу убить того, кто повинен в смерти Рэя Маршана, а не того, кого подставили.
— Значит, ты согласна с Ньюманом, что здесь важно не дать убийце тебя использовать.
— В том числе.
— А что еще?
— Я взялась за эту работу, веря, что если убью чудовище, это спасет жизни местных горожан. Смерть монстра всем приносит покой. А смерть невинного никому не приносит покоя. Она просто отнимает жизнь.
— Ты видишь себя защитницей невинных. — Сказал он.
— Полагаю, что так.
Он глубоко вздохнул — так, что его грудь приподнялась и опала.
— Я не вижу нашу работу в подобном ключе.
— Я знаю, что не видишь.
Он посмотрел на меня сверху вниз своими глубоко посаженными глазами — так пристально, что мне захотелось отвернуться. Потребовалось больше воли, чем я могла себе признаться, чтобы посмотреть на него в ответ и не вздрогнуть.
— И как же я вижу нашу работу?