Запретные дали. Том 1
Шрифт:
Лючия поспешно закивала, радуясь неожиданному подарку. Тем временем «вновь строгая врачебная интеллигенция» устремила пронзительно-синий искрящийся взор на Себастьяна и больно вперилась, пронзая нечеловеческим взглядом.
– Ну что, присмирела бестолочь истерическая? – молвил Мартин холодно-надменным тоном и получив заместо внятного ответа смущенное пожимание плеч и виноватый кивок, тактично добавил сбивчивой интонацией, – То-то же! Отныне будешь знать, как поклеп на миленького Мартина наводить… То еще цветочки были!.. Так что не надобно… Впредь… Не терплю я подобного… Бодаться могу
Себастьян нервно сглотнул, вызвав у «бодучей врачебной интеллигенции», самодовольную ухмылку.
– Мартин, – спросила Лючия, – а ты, что, правда, сказки читаешь, когда ночью вино пьешь?
– Ха! Сказки-сказочки… – ухмыльнулся тот, выразительно закатывая ярко-синие глаза, и вперился в Лючию, тактично заявляя, – Habent sua fata libeli (лат. Книги имеют свою судьбу)! Эта книжица такого навидалась, чего вам в жизни лучше никогда не видывать! А что до сказок, то я вам в легкую таких понарассказывать могу, причем, больше половины posteriori (лат. исходя из личного опыта)!
Лючия резко оживилась и тотчас принялась канючить, слезно выпрашивая рассказать какую-нибудь сказку. Себастьян тоже оживленно посмотрел на «строгую врачебную интеллигенцию», моментально простив за причиненный ущерб и даже перестал дуть на распухшие пальцы.
– Моя милейшая Лючия, – учтивым тоном молвил Мартин, – я пренепременно расскажу тебе расчудеснейшую сказочку, но только после того, как приберусь на своем столе, ибо бардака на своем рабочем месте я категорически не терплю!..
Он бросил испепеляюще-синий взор на Себастьяна и, отложив в сторонку книжку, принялся собирать рисунки обратно в синюю папку. Все это время Лючия никак не давала ему покоя, засыпая вопросами по каждому из рисунков, на которые «загадочная врачебная интеллигенция» отвечала весьма кратко, а после вопроса «Это что?» с указанием на засохшую ржавчину, сухо парировала громогласной фразой: «Cavete a falsis amicis (лат. Смотри, что говоришь, когда и кому)!». Тут послышался голос Степаниды, зовущей всех ужинать.
Облегченно выдохнув, Мартин отбросил свою папку и зацокал на выход, однако у самой двери был остановлен все той же Лючией.
– Мартин, – произнесла она заговорщическим шепотом, – а какая кастрюля?
– А такая-такая кастрюля!.. – заявил Мартин, – Большая!.. Трехлитровая!..
Хватаясь за голову, он с крикливыми визгами «Fortitudo et patentia ad me (лат. Сил и терпения мне)!» унесся прочь из комнаты, испуганно-наигранно отмахиваясь от Лючии, однако после ужина Мартин заговорщически приманил ее к себе, и в ответ на немой укор Патрика со Стефанидой, тактично завил, что «теперича» перед сном он будет читать детям сказки, тем самым заслужив немое одобрение опешившей четы Карди.
В тот вечер после ужина, при тусклом свете керосиновой лампы под контролем Себастьяна «строгая врачебная интеллигенция» представила Лючие сказку с громогласным названием «Гемофилия», а вернее научно-фантастический рассказ о перетеканиях ярко-алой жидкости в ту самую трехлитровую кастрюлю и в тот самый стакан, а также полотенца и какие-то «треклятые тупферы», которые
Внимательно дослушав до конца и ничего не поняв в услышанном, Себастьян отправился готовиться ко сну. На ходу растирая все еще ноющие пальцы, он опасливо покосился на цокающего позади «синеглазого черта». Лукавая ухмылка кровожадно растянула бледный лик.
Полночи Себастьян не мог заснуть, прокручивая в голове недавно пережитое, о чем вопили чудом не сломанные пальцы. То и дело посматривал он на растрепанный черный силуэт, гордо восседавшим за своим «увлекательным чтением».
Утром Мартин улыбчиво поприветствовал Себастьяна бесовским «Salve (лат. Здравствуй)! Bene sit tibi hoc die (лат. Пусть у тебя сегодня будет все хорошо)!» и кокетливо захлопал длинными изогнутыми ресницами.
Смотря на эту премилую физиономию, Себастьян спросонья пришел к выводу, что черти те еще двуличные твари.
Теперь, помимо сладостей и подарочков, Мартин баловал Лючию с Себастьяном так называемыми «сказочками на ночь», которые, судя по всему, являлись отражением случаев из его собственной жизни.
Всякий раз, слушая очередной научно-фантастический рассказ в жанре черного юмора, Себастьян откровенно завидовал литературному таланту «строгой врачебной интеллигенции».
– Зря ты не записываешь, – однажды пожурил его Себастьян, – такие мысли впустую пропадают.
– Раз тебе шибко надобно, – огрызнулся в ответ Мартин, – сам садись и записывай, а я в свое время столько всего понаписал, до сих пор воротит!
Далее последовала бредовая ахинея экспрессивного характера о каких-то «объяснительных записках» с упоминанием о все той же загадочной Третьей городской, которая, как видно, сильно запала Мартину в душу.
Из услышанного Себастьян сделал вывод о том, что, скорее всего, та самая «Третья городская» имела самое непосредственное отношение к «строгой врачебной интеллигенции».
Как вскоре выяснилось, Мартин был не только искусным рассказчиком, но и вообще был охоч до болтовни. Болтал он практически со всем, что движется и не движется: с Ласточкой, с коровами, с зеркалом, сам с собой. Из домочадцев больше всего «общения» доставалось Стефаниде, особенно по воскресным дням, когда она занималась обязательными домашними хлопотами.
Стоило Мартину вернуться из Города, как он принимался жужжать ей над ухом, сильно сбивая с привычного настроя и путаясь под ногами.
Вконец устав от назойливого «выходного общества», Стефанида поинтересовалась, почему Мартин не ходит на молодежные гулянья, на что тот лишь озадаченно вытаращил ярко-синие глаза и захлопал длинными изогнутыми ресницами. Поняв очевидное, Стефанида пояснила, что у них в деревне по субботам и воскресеньям недалеко от Площади, есть место, где молодежь собирается на Веселье.
– Сходи, – предложила она, – чего дома за зря сидеть? Ты парень молодой, холостой, общительный, тебе дома грех сидеть. С ровесниками познакомишься, может, и невесту себе там подыщешь…