Запретный рай
Шрифт:
Рене присел на постель. Ему было горько думать о том, что его дочь будет страдать всю свою жизнь. Полинезия взяла ее в рабство и никогда не отпустит. Он много путешествовал и знал, как это бывает. Сперва, сам того не замечая, человек привязывается к прежде незнакомым местам органами чувств. Кажется, будто воздух очищает легкие, а солнце озаряет темные закоулки души. Вскоре путнику начинает чудиться, что именно здесь он способен обрести рай. А если к этому примешалась любовь… Неважно, имела ли она право на существование и казалась ли абсурдной окружающим, цивилизованным людям,
Атеа. Из любого человека можно сотворить идеал. Но рано или поздно все равно наступает прозрение. Однако, похоже, Эмили продолжала жить с завязанными глазами.
— Ты не сердишься на меня? — вдруг спросил Рене. — Ведь я приложил все усилия, чтобы увезти тебя из Полинезии.
У него были впалые щеки, покрасневшие глаза и изможденное лицо, и Эмили, не колеблясь, ответила:
— Ты здесь ни при чем. Это была судьба.
Пока дочь поправлялась, Рене взял на себя заботу о покупках. Кое-что за отдельную плату делала Жанна, та самая женщина-соседка, что приняла первенца Эмили.
Как почти все мыслители и мечтатели, Рене был рассеян и большую часть времени пребывал не во внешнем, а во внутреннем мире. Спустя неделю после появления на свет внуков (которых окрестили как Марселя и Иветту, хотя Эмили упорно называла их полинезийскими именами) он попал под колеса кареты и умер через два часа.
«Я прожил счастливую жизнь, потому что многое повидал», — такими были его последние слова.
Вспоминая лицо отца, на котором застыло странное умиротворенное выражение, Эмили думала о том, что Рене Марен всегда жил мечтами, многие из которых осуществились, но главная так и осталась недосягаемой. Он мог бы поделиться своими впечатлениями хотя бы с внуками, но смерть призвала его к себе.
Она много раз чувствовала, как рыдания подступают к горлу, но невероятным напряжением воли заставляла себя думать о чем-то постороннем. Пытаясь подавить скорбь, раздиравшую ее сердце, Эмили нагружала себя повседневными делами, заботами о детях, тем более что суровая действительность все сильнее сжимала ее в тисках.
Она осталась одна-одинешенька с двумя детьми, и у нее почти не было денег. Друзья ее отца организовали похороны Рене, но больше помочь ничем не смогли: многие из них сами переживали не лучшие времена. Они посоветовали Эмили обратиться в благотворительные учреждения, но там она сумела получить лишь какие-то крохи: в ту пору Париж был наводнен подобного рода просителями, тогда как пожертвования в пользу неимущих почти не поступали.
Оставался один выход: последовать совету покойного отца и отправиться в Лондон. Эмили продала старьевщику последнюю обстановку и раздала друзьям Рене его бесценные книги, думая о том, что после смерти человека все, что он хранил и берег, чем жил, зачастую не имеет ни значения, ни смысла. Самое главное он всегда и навечно уносит с собой.
Накануне затянувшегося отъезда (надо было получить паспорт и разрешение на пересечение границы), пересматривая свой скудный гардероб, Эмили наткнулась на выцветшее платье, которое было на ней, когда она причалила к берегам Хива-Оа,
Прежде ей было слишком больно разбирать эти вещи, и она их не трогала. Теперь же, не сдержавшись, Эмили зарылась в платье лицом и словно бы ощутила головокружительный аромат лазурной морской воды, цветов, чьи лепестки алее и краше мантии древних царей, изумрудной зелени и палящего солнца. Несколько мгновений слабости — и она мужественно выпрямилась. То были лохмотья прошлого, обманчивая оболочка сна, то, с чем необходимо расстаться.
В тот миг, когда она расправляла платье, из складок ткани внезапно выпала жемчужина, голубовато-матовая, округлая, словно маленькая луна. Она казалась безупречной и словно излучала свет.
Эмили замерла. Откуда она взялась?! Это было непостижимо! Осторожно подняв жемчужину, она положила ее на ладонь. Что это было? Неожиданный пропуск в рай? Эмили не имела понятия, сколько стоит жемчуг и где его можно продать.
У нее ничего не осталось от человека, которого она любила, ничего, доказывающего, что он в самом деле существовал в ее жизни, кроме… детей и этой крохотной драгоценности. Поверят ли они ей, когда вырастут? Не лучше ли оставить жемчужину им?
Что бы подумал Атеа, если б узнал о рождении двойни? Что бы сказал, если б увидел ее сейчас?
Взяв небольшое зеркало, молодая женщина окинула себя испытующим взглядом. Она сильно похудела. Дети были спокойными и не доставляли много хлопот, но они много ели и буквально высасывали из нее соки. Тропический загар побледнел, ее щеки поблекли, но взор голубых глаз был полон лихорадочного блеска человека, в одиночку боровшегося за жизнь.
Эмили невольно усмехнулась. Даже если она отправит письмо на Нуку-Хива, скорее всего, оно потеряется в дороге. А если и нет, то передать его Атеа будет просто некому. Да и едва ли он сумел бы прочитать ее послание.
Она решила, что в первую очередь все-таки нужно попытаться отыскать мать. Марсель и Иветта (Маноа и Ивеа) были слишком малы для путешествия на другой конец света.
Прощание с Парижем было подернуто легкой грустью. Мостовые и тротуары покрывала мертвая листва, сбивавшаяся и скользившая под ногами, с неба сыпался унылый дождь. С некоторых пор Париж перестал быть ее городом, хотя Эмили не сомневалась в том, что вернется сюда хотя бы потому, что отныне здесь находилась могила Рене.
Поездка в Гавр выдалась тяжелой (дилижанс трясло, двойняшки не могли заснуть и плакали, а у Эмили затекли руки от двойного груза, и она не имела возможности ни успокоить детей, ни накормить), а вид залива просто удручал.
В Полинезии казалось, будто океанская ширь тает на горизонте, растворяется в необозримых далях, тогда как здесь море выглядело препятствием, стеной. Оно не манило и не звало, оно преграждало путь. Дул сильный ветер, а привкус соли на губах казался горьким. Низкие скалы были покрыты водой, водоросли извивались на камнях, словно змеи. При мысли о качке Эмили замутило, хотя прежде она хорошо переносила морские путешествия.