Запретный рай
Шрифт:
Элизабет изменилась в лице.
— Вижу, вы довольно настойчивы. Неужели вы думаете, что я стану присматривать за ними?
— Они очень спокойные. Если я покормлю их сейчас, они будут долго спать.
Спустя полчаса она шла по улице, вдыхая сырой лондонский воздух. Высокие, прямые фасады домов были сложены из потемневшего кирпича, а окна казались слепыми. Каменные стены этого искусственного ущелья отзывались эхом на ее торопливые шаги.
Эмили старалась не думать плохо о матери, которая не предложила ей даже глотка
Накормленные и заново спеленатые дети были оставлены на попечение служанки. Эмили клятвенно заверила, что вернется через два часа, хотя и не была уверена в том, что сумеет что-то найти за столько короткий промежуток времени в городе, которого она совсем не знала. И хотя ее руки были непривычно свободными, на душе по-прежнему лежал тяжкий груз.
Попутный ветер гнал судно к Нуку-Хива. Морис Тайль не сомневался, что через несколько часов оно достигнет берегов острова.
Его по-прежнему удивлял глубокий, кобальтово-синий цвет океана. В прозрачной воде была видна каждая водоросль, каждый камень. Безмятежность — вот как назвал бы он то, что творилось вокруг. Однако это было не так.
Атеа, по-прежнему закованного в цепи, заперли в трюме. Ему предлагали еду, но он ничего не брал. Он словно окаменел или впал в полусон. Морис невольно поражался его способности отстраняться от действительности, равно как и умению хранить выдержку. Поверженный, побежденный, он вел себя так, будто здесь, на земле, присутствовало лишь его тело, а душа унеслась туда, где царила свобода.
Моана тоже вела себя странно. Она молча обозревала океанские дали, а если Морис обращался к ней, коротко и односложно отвечала на вопросы.
Капитан терзался ревностью. Он полагал, что она размышляет о своем, о женском, и не чаял проникнуть в ее тайны.
В конце концов он не выдержал и спустился в трюм.
Атеа сидел в углу, на корточках, уронив скованные руки и понурив голову. Заслышав шаги Тайля, он даже не шевельнулся, тем не менее Морис рискнул заговорить:
— Послушай, Атеа, я понимаю, тебе не до этого, и все же хочу спросить: что означает на вашем языке слово «любовь»? Мне говорили, будто это нечто грубовато-чувственное, а как сказать, если ты любишь… сердцем?
Капитан не ждал, что полинезиец ответит, однако тот приподнял тяжелые веки и разомкнул крепко сжатые губы:
— Никак. Это тайна без слов.
Корабль вошел в гавань Нуку-Хива глубокой ночью. Облака напоминали тончайшую серебристую рыбью чешую, а звезд было так много, что казалось удивительным, как их выдерживает небесная твердь. В ночной тиши можно было расслышать смутный и непрерывный шепот жизни, сотканный из голоса ветра, шелеста растений и множества других звуков, прежде казавшихся частью безмолвия.
Капитан
Утром губернатор угостил мужчин завтраком. Волны теплого воздуха были наполнены ароматами тропических растений, к которым примешивался бодрящий запах кофе. Морис с удовольствием ел поджаренный хлеб, а каждый ломтик ветчины казался ему чем-то воистину божественным. Он жалел, что не может взять что-нибудь с собой, для Моаны.
— Что вы можете сказать об этом вожде? — спросил Питоле.
— Красивое животное, — повторил Буавен, а Тайль рискнул вставить:
— Он очень смел и обладает большой физической и внутренней силой.
— То есть вы полагаете, что он будет плохо смотреться на виселице?
— Не лучшим образом. Хотя кому хорошо в петле? — усмехнулся Буавен.
— Я давно искал храбреца, который смог бы нас потешить. Я имею в виду акулий цирк. Вы слыхали о нем?
— Нет, — одновременно произнесли Буавен, Тайль и начальник гарнизона Жорж Менкье, который тоже присутствовал на завтраке.
Губернатор окинул их снисходительным взглядом.
— Здесь полным-полно небольших лагун. Можно огородить одну из них, устроив нечто наподобие садка. А предварительно заманить туда акулу — мясом, рыбой или кровью. Лучше всего серую, они самые кровожадные и крупные. Эти твари мгновенно чуют запахи добычи. И пусть «гладиатор» — в данном случае Атеа — с ней сразится.
— Полагаю, в таких условиях у человека нет ни малейшего шанса, — сказал Морис, по телу которого пробежала дрожь.
— У европейца. Полинезийцы же буквально дружат с ними!
— С акулой невозможно подружиться, это самая тупая тварь на свете. Она глотает все, что попадется. Прикосновение ее шкуры сдирает куски кожи. Она способна парой укусов расчленить тело человека.
— Она сожрет его, — согласился Буавен, а Морис спросил:
— Зачем вам это, мсье Питоле?
Губернатор зевнул.
— Если Атеа согласится, это сделает ему честь. Все-таки он умрет, так сказать, в естественной для себя среде, а не будет повешен. А мы немного развлечемся.
— А вдруг он победит? Тогда вы его отпустите?
Питоле рассмеялся.
— Я пообещаю ему это.
Тайль не нашел слов, потому промолчал. Он не знал, как поступить, но, по-видимому, от него ничего не зависело. Если губернатор твердо решил устроить эту жестокую забаву, он так и поступит.
— Кстати, капитан, — сказал Менкье Морису, когда они вышли из дома Питоле, — я получил приказ о вашем повышении. Теперь вы главное лицо на Хива-Оа.
Он ожидал, что Тайль обрадуется, но тот лишь задумчиво кивнул.
У капитана мелькнула мысль обратиться за поддержкой к отцу Гюильмару, но затем он решил посоветоваться с Моаной, которая ждала на берегу.