Запретный рай
Шрифт:
— Я вам не верю, — повторила леди Клиффорд. — В Лондоне полно мошенников. Я вызову констеблей. Пусть они побеседуют с вами. Как знать, быть может, вы входите в какую-то опасную шайку!
Губы Эмили побелели.
— Прошу вас! Если вы считаете, что жемчужина ваша, я отдам ее вам и навсегда уйду отсюда. Только не заявляйте в полицию.
В глазах леди Клиффорд появилось торжество.
— Видите, как вы запели! Вы чего-то боитесь!
— Просто меня могут задержать, а вечером мне нужно забирать и кормить детей.
Страх лишил
— Дети? Какие еще дети! Вы говорили, что живете с матерью.
— Моя мать проживает на Розмари-лейн, а я…
— Я не намерена вас слушать. Ждите здесь, — перебила хозяйка, — я сейчас вернусь. Впрочем нет, идите в гостиную, не то еще что-нибудь украдете. Я велю лакею покараулить вас до тех пор, пока не прибудут констебли.
Из-за сбивчивых объяснений леди Клиффорд и взволнованных оправданий Эмили дело приняло серьезный оборот. В составленном констеблями рапорте было сказано, что некая особа, имеющая паспорт на имя французской подданной Эмили Марен, пыталась украсть у Сьюзен Клиффорд жемчужное ожерелье. Кроме того, у нее обнаружилась драгоценность, неизвестно где взятая, но явно не принадлежавшая ей.
— Вам придется пройти с нами, — сказали Эмили полицейские, и она в панике ответила:
— Я не могу, мне надо к детям!
— Она опять говорит о каких-то детях, — заметила леди Клиффорд. — Похоже, она их придумала!
— Нет! — вскричала молодая женщина. — У меня есть сын и дочь!
— Вы замужем, мисс? — спросил полицейский.
Она потупилась.
— Нет.
Взгляды констеблей, а особенно — леди Клиффорд были понятны без слов. Ее осуждали. Более того — ей не верили. Прислуга (а Эмили входила в разряд прислуги) всегда была виновата в глазах закона. Кроме того, хитрых, пронырливых и наглых нарушителей закона всех мастей в Лондоне хватало от века.
Молодая женщина не знала, что ей делать. Постепенно горячий ураган чувств превращался в вязкий туман, медленно оседающий у нее внутри, в холодный и липкий ужас. Она смирилась с тем, что больше никогда не увидит отца и Атеа, но потерять Маноа и Ивеа означало лишиться самого важного и дорогого, что было в ее жизни!
— Как зовут ваших детей? — спросили у нее.
— Марсель и Иветта Марен, — Эмили старалась говорить как можно спокойнее. — Это двойняшки. Они совсем малы, но на время работы мне приходилось оставлять их у миссис Оуэн. Если я не заберу их вечером, как делала всегда, она встревожится.
— Она ваша родственница?
— Нет, просто женщина, которая заботится о чужих детях за плату.
— А у вас есть родные в Лондоне?
— Да, мать, Элизабет Хорвуд. Правда, поскольку меня воспитал отец и мы давно не виделись, она не признала меня с первого раза.
Констебли переглянулись.
— Если она поручится за вас или внесет залог, возможно, вас отпустят. А сейчас следуйте за нами.
В сердце Эмили затеплилась небольшая надежда. Однако последнее, что она услышала, покидая дом Клиффордов,
— Какая же мать не признает собственную дочь!
— Вставай! Нам нельзя оставаться здесь!
Услышав голос, Атеа поднял голову и понял, что на какое-то время потерял сознание.
Моана сидела возле него на корточках и обертывала его ногу снятым с себя покрывалом.
— Чтобы не было следов крови, — пояснила она.
— Ты увела их от этого места, — догадался он.
— Да. Поранила руку и измазала кровью траву. Они пошли в другую сторону. Но они вернутся.
Атеа не стал задавать вопросов о причине ее поступка. Сейчас было не время. Моана помогла ему встать, и они побрели между могил.
Покинув кладбище, они прошли рощей панданусов, где в эту пору не было ни души. Красивые, изящные деревья с множеством воздушных корней, казалось, росли сверху вниз, тянулись к земле, а не к солнцу.
— Мне нужно покинуть остров.
— Да, но не сейчас.
— Куда ты меня ведешь?
— В дом священника, отца Гюильмара; это недалеко отсюда. Других убежищ тут нет.
Атеа отшатнулся.
— Он выдаст меня, ведь я отверг его Бога!
— Он говорил, что его Бог помогает всем, даже гонимым и заблудшим.
Они дошли до домика с пальмовой крышей. Дверь открыла Сесилия, а потом появился отец Гюильмар. Он быстро произнес:
— Входите!
— Нас ищут, нам надо спрятаться. Атеа сражался с акулой и победил ее. Белые люди обещали его освободить, но обманули, — сказала Моана.
— Я убил одного из них, — добавил Атеа.
Взгляд отца Гюильмара был пристальным и долгим.
— Ты совершил тяжкий грех, но, как ни странно, сейчас я на твоей стороне. Я тебя не выдам.
Он велел Сесилии постелить циновку в чулане и принести покрывала.
— Ты ранен? — спросил он Атеа, и тот ответил:
— Ничего серьезного. Просто содрана кожа.
Сесилия подала ему чашку с водой, и он жадно выпил. Потом она принесла беглецам пое — блюдо из крахмала и плодов хлебного дерева — и вареную рыбу, чтобы они немного подкрепили свои силы.
Атеа с Моаной прошли в чулан, и отец Гюильмар запер за ними дверь.
— Рано или поздно они придут и сюда, но я их не впущу.
— Дайте мне оружие! — попросил Атеа, и священник твердо произнес:
— Нет, в моем доме не должна проливаться кровь. Не беспокойся, я постараюсь все уладить мирным путем.
Опустившись на циновку, Атеа закрыл глаза. Он был рад тому, что остался жив. Он не желал умирать, все потеряв, страшился навсегда унести в потусторонний мир неистовство земных желаний. В последние дни, проведенные в тюрьме, с ним творилось нечто невыносимое. Он выглядел отрешенным, безразличным, спокойным, тогда как внутри бушевал ураган. Ему хотелось разодрать себе грудь острым камнем, броситься в океан с самой высокой скалы, совершить что-то непоправимое и ужасное.