Запретный рай
Шрифт:
Его чувства и желания были понятны, тогда как то, что сделала Моана, казалось необъяснимым.
Открыв глаза, Атеа промолвил:
— Почему ты мне помогла?
— Потому что ты, смелый человек, а белые люди — сборище трусов.
Они смотрели друг на друга, глаза в глаза, чувствуя, как их соединяет невидимая нить — жестоко оборванная, а может, и не существовавшая прежде. Прошло не меньше минуты, пока Атеа не произнес то, что она никак не ожидала услышать:
— Прости меня, Моана. Я исковеркал и разрушил
Она вздрогнула.
— Арики ни перед кем не извиняются!
— Я уже не вождь. И больше никогда им не буду.
— Нет, — возразила она, — ты навсегда останешься им.
Они помолчали. Потом Атеа тихо спросил:
— Моана, что стало с Эмалаи?
— Она уплыла в свою страну вместе с отцом.
— Я никогда ее не увижу.
В его голосе звучало глубокое отчаяние обреченного человека. Моана тряхнула головой.
— Ты правильно сделал, отослав ее. Ей будет лучше в своей стране. Нам никогда не понять белых людей, а им не понять нас.
— Я понимал и знал ее. Сердцем — как говорят белые. И все же прогнал.
— Ты сделал это ради своего народа.
— Ты знаешь, Моана, для кого я это сделал!
Через некоторое время Атеа начал дрожать, и Моана приникла к нему. Это было невинное объятие. Они лежали сердце к сердцу, и эти сердца бились одинаково свободно и сильно.
— Ты не стала и уже не станешь моей женой, но я хочу предложить тебе быть моей сестрой. Возможно, нам придется умереть вместе. Скажи, ты боишься смерти?
По лицу девушки пробежала тень.
— Ее не боится лишь тот, кого ничто не держит в этом мире.
— И все же? — настаивал он.
— Немного, — сдержанно ответила она.
Атеа кивнул.
— У тебя есть что-нибудь острое?
Моана протянула ему ракушку, и Атеа сделал два разреза, на своей и ее руке, а потом соединил ранки.
— Ты даришь мне часть своей маны? — удивилась она.
— Я охотно поделился бы ею с тобой за то, что ты для меня сделала, только, думаю, от нее ничего не осталось.
— Пока твое сердце бьется, она никуда не исчезнет.
Он долго молчал, потом решительно произнес:
— Я сам все разрушил. Я жил, опьяненный своим величием, властью, мощью и силой. Надеялся получить все, что захочу, думал о вершинах, которые недоступны. Сперва я пожелал тебя, потому что ты была прекраснее всех в своем окружении, а потом решил взять себе белую девушку с волосами цвета морской пены и глазами голубыми, как вода в лагуне, и стать первым среди первых и лучшим среди лучших. Я отказался от тебя ради собственной прихоти, а потом также поступил с Эмалаи.
Моана никогда не думала и не надеялась, что этот человек откроется ей, не верила, что сможет чувствовать его так же хорошо, как музыкант чувствует свой инструмент, а сестра — брата.
И рискнула спросить:
— Ты любил
— Да, любил. До нее я не знал, что такое возможно. Я позволял ей все, чего не позволил бы ни тебе, ни любой другой из наших женщин. Я представал перед ней полностью обнаженным, открытым: без знаков отличия, без табу, без величия вождя. Как простой человек. Вернись то время, когда она еще была рядом, я бросил бы все и уплыл бы с ней на уединенный остров, где нет чужаков. Мы жили бы там вдвоем и были бы счастливы. И свободны.
Взгляд Моаны помрачнел. Казалось, она не ожидала такого ответа. Возможно, она думала, что Эмили уже превратилась в облачко воспоминаний, не имеющее ни четких очертаний, ни какой-либо природы. То не было ревностью, просто она не могла до конца понять, каким образом белая девушка сумела так повлиять на ход мыслей Атеа. Или его изменило что-то другое?
— Боюсь, таких островов больше нет. Все захватили они.
— Куда же мне бежать?
— Не знаю, — сказала Моана, а после добавила: — А как же я? Наверное, мне тоже нужно укрыться? Они поймут, кто тебе помог.
— Да. Бежим вместе?
Она кивнула.
— Попробуем.
Атеа показалось, что она сомневается, потому он спросил:
— Тот белый, с которым ты была последнее время, он что-то для тебя значит? Ты его любишь?
Моана сидела, положив подбородок на сплетенные пальцы и глядя в одну точку, мимо Атеа.
— Не знаю. Прежде я была одержима местью и ни о чем больше не думала. Я сошлась с ним, потому что он обещал… одолеть тебя. Теперь, когда ты мне больше не враг, я могу его оставить, но… к сожалению, он успел стать частью моей жизни.
Как и следовало ожидать, Атеа посмотрел на нее с невольным осуждением.
— Белые заставляют нас делать то, чего мы никогда бы не сделали сами. Кто из нас стал бы убивать акулу ради развлечения и тем самым гневить морских богов!
Моана не успела ответить; послышался шум, и они оба насторожились. Похоже, к дому священника подошли солдаты. Вскочив на ноги, Моана приникла к дверям. До нее и Атеа донесся разговор:
— Святой отец, мы ищем опасного преступника, полинезийца. Полагаю, вы наслышаны о нем?
— Да, но я его не видел.
— Вы позволите осмотреть ваш дом? Прости те, но таков приказ губернатора: обыскать все жилища на острове.
— Нет. Не позволю. Вы слишком многое себе позволяете. Мое жилье неприкосновенно. Я подчиняюсь не губернатору, а Церкви.
— Хорошо. Но если вы услышите о том, где он скрывается, дайте нам знать.
— Непременно.
Прошло несколько минут, в течение которых Атеа и Моана буквально не дышали, а потом дверь открылась, и на пороге появился отец Гюильмар. В его руках была свернутая в трубку бумага.