Запрос в друзья
Шрифт:
— Нет. Я понимаю вас. Но я теперь тоже мать, прошу вас…
— Что ты испытала, когда поняла, что это я забрала твоего сына? — перебивает она, не давая мне шанса вызвать у нее сочувствие. — Ты почувствовала, как все до последней капли крови вылились из тебя? Ты подумала, что сделаешь все — все, что угодно, лишь бы он не пострадал? Я именно этого добивалась, Луиза. Я хотела, чтобы ты испытала хоть малую толику того, с чем мне пришлось жить каждый божий день с 1989 года. Иногда потерю близкого человека сравнивают с потерей руки или ноги. «Это все равно, что лишиться правой руки», — так говорят. Но
— Надеюсь, в эти последние несколько недель мои маленькие послания заставили тебя со страхом оглядываться назад, куда бы ты ни пошла. Надеюсь, ты подскакивала посреди ночи от малейшего шума и просыпалась по утрам с ощущением тяжести внутри; ты задумывалась, как жить дальше, если впереди тебя ждут долгие годы такого кошмара. — Бриджит вцепилась в столешницу, кожа на ее пальцах натянулась, лицо пылает.
— Я сожалею. Я так сожалею. — Это все, что я могу вымолвить. — Прошу вас, где он?
— Сожаления мне недостаточно. Я не хочу, чтобы ты сожалела. Я хочу, чтобы ты страдала так, как страдала я. Каждый раз, посылая тебе сообщения, я представляла, как ты мучаешься. Воображала, как страх искажает твое лицо, как сосет под ложечкой. Мне не было достаточно просто преследовать тебя, хотя и понравилось, как ты убегала от меня в кенсингтонском туннеле. Я хотела тебя мучить, но Мне было нужно увидеть в твоих глазах боль.
Мы, не отрываясь, смотрим друг на друга. Она должна торжествовать — ведь она именно этого добивалась. Но я вижу только отчаяние и ужасную бесконечную боль.
— Но почему сейчас? — шепчу я.
— Мне не нужны были неприятности с полицией. Преследование, похищение — полиция не посмотрит на это благосклонно. Но теперь, после последнего посещения врача, мне все равно. Она была так добра и обеспокоена, ей было так жалко сообщать мне, она не могла точно сказать, как долго это у меня. Но я могла думать только об одном: да, теперь я могу заставить Луизу Уильямс и Софи Хэнниган заплатить за все, что они сделали.
Бриджит умирает. Я пытаюсь осознать это, осмыслить, но как только прозвучало имя Софи, температура в комнате падает на несколько градусов. Я начинаю пятиться назад, хватаюсь за дверной проем.
— Ты была так легкомысленна, Луиза. Разве тебе не говорили, что нельзя все подряд выкладывать в Интернет? Например, фотографии твоего малыша в школьной форме? Или походя упоминать название твоей модной улицы? Снимки дома? Ты даже жаловалась на «Фейсбуке», что тебе приходится оставлять сына на продленке, так что я точно знала: ты не придешь забирать его к трем часам, как все другие, правильные мамочки. — Лезвие ножа проворачивается, все глубже внедряясь в меня.
— А что касается свидания по Интернету, тут обмануть тебя было проще простого. Я всего лишь скопировала фотку из каталога. Я даже не заморачивалась с ответом. Ты, должно быть, действительно дошла до отчаяния. А как же долго ты ждала! Целых полчаса! Мне пришлось заказывать выпивку во второй раз, пока я сидела в баре. — Она неприятно посмеивается. — Я точно знала, где будет Генри и когда. Тебе следовало
Тост. Кухня. Он должен быть на кухне. Я вырываюсь из поля притяжения боли и гнева, которое окружает Бриджит, и бегу по коридору. Дверь сначала не поддается, потом распахивается со скрипом.
Слава тебе, господи! Генри сидит на высоком табурете за барным островом, перед ним стоит стакан с яблочным соком; мой мальчик ест тост с джемом.
— Мамочка, привет! — беззаботно здоровается он.
Я подбегаю и беру его на руки, прижимаю к себе, утыкаюсь лицом в его волосы, в шею. За школьными запахами от карандашей, пыльных полов и липких пальчиков других детей он сохраняет свой запах, тот самый, который я, словно наркоманка, вдыхаю со дня его рождения.
— Эй, — с упреком произносит он, вырываясь из моих объятий, — мой тост.
— Нам пора идти, — говорю я, запыхавшись, но стараясь сохранять легкость и непринужденность. — Тост можешь взять с собой.
— Я еще хочу поиграть в паровозики. Бабушка мне разрешила.
— Времени нет. Папочка ждет нас в машине. — Я тяну его за руку. — Пойдем, Генри.
Из прихожей раздается шум, скрипит входная дверь, кто-то идет по ламинату. Сэм, думаю я с теплотой и тащу Генри в прихожую.
— Мам? — зовет голос.
Боже, это же Тим. Мысли теснятся у меня в голове. Неужели так все и закончится? Это видела Софи перед смертью? Наступающего на нее Тима, который пришел отомстить за смерть любимой сестры? Я не представляю, чтобы у Бриджит хватило сил убить Софи, так что это должен был быть Тим. Мне бы велеть Генри убегать, оттолкнуть Тима и уносить ноги, но я знаю, что он не поймет, чего я от него хочу. Совершенно ясно, что он не напуган и не имеет понятия о том, что нам грозит опасность.
— Луиза? Что ты здесь делаешь? — В голосе Тима я слышу панику. Он остановился в коридоре, заслонив проход и мешая нам вырваться наружу. Скользкой от пота рукой я крепче сжимаю ладошку Генри.
— Это я ее пригласила, — говорит Бриджит, выступая из спальни в коридор.
Тим не двигается с места. Я зажата между ними, как шахматный король, которому вот-вот объявят мат, вражеские фигуры окружают его со всех сторон.
Тим делает шаг нам навстречу.
— Что она тебе сказала, Луиза?
Я прижимаю Генри к себе, чувствуя тепло его тела своими ногами. Он глядит на меня круглыми доверчивыми глазами.
— Мама, что ты наделала? — спрашивает Тим встревоженно. — Почему здесь Луиза?
Я пытаюсь заставить свои ноги двигаться, бежать, ну хотя бы попытаться спастись бегством, но они не слушаются. Это как в кошмаре, когда ты утопаешь в вязкой трясине, когда за тобой гонится чудовище, и у тебя не остается надежды на спасение.
— Я же сказала, — отвечает Бриджит. — Я ее пригласила.
— Я только что из полицейского участка. Мне рассказали про страницу в «Фейсбуке». Это ведь была ты? — спрашивает он у Бриджит.
Я в замешательстве смотрю то на нее, то на него. Если Тим убил Софи, как же он мог не знать про страницу на «Фейсбуке»?