Запруда из песка
Шрифт:
Наверное. А самое смешное здесь то, что всем, у кого в голове больше одной извилины, давно понятно: история ничему не учит. Мы плохо умеем учиться даже на собственных ошибках, но почему-то страстно желаем именно этого.
И я тоже?
Да, и я тоже.
Почему – детский вопрос. Потому что свобода – и этим все сказано. Сладкое слово. Как пища для голодного и вода для жаждущего. А ведь невозможно быть полностью свободным; любой из выдуманных людьми богов – и тот не свободен, ибо не может сотворить камень, который не смог бы поднять. Отшельник свободен от людей, но не свободен от законов физики и логики. Никто не свободен
Но мы ведь мечтаем о большем!
Оно и понятно. Лошадь мечтает освободиться от упряжи и плети, слон – чтобы двуногий гад, сидящий у него на загривке, не колол голову острым предметом. Ну а мы-то и подавно нетерпеливы и ненасытны. Ненасытность во всем – вот что отличает нас от прочей фауны. И с терпением у нас тоже не очень. Жизнь под угрозой извне нам совсем не нравится. Дураку Дамоклу свезло, конский волос выдержал, подвешенный на нем меч не вонзился в темечко, да только вряд ли Дамокл продолжал спокойно сидеть на троне после того, как увидел, что висит у него над головой.
Но с трона, тем паче чужого, можно соскочить, и вся недолга. С Корабля не соскочишь. Остается служить, терпеть и утешать себя: так лучше. Так гораздо лучше!
Что, между прочим, соответствует действительности.
Очень может быть, что, не вмешайся чужие, мы благополучно убили бы нашу цивилизацию. Ну сколько, в самом деле, можно было балансировать на самом краю в тупоумной убежденности: а, ерунда, пронесет и на этот раз! Тысячу раз ведь уже проносило. Скука зевотная от предостережений. Эй, кто-нибудь, заткните этих алармистов!..
Затыкать – не затыкали. Просто не слушали.
И процветало то, без чего человечество прекрасно обошлось бы.
В конце концов – действительно обошлось.
Огромное количество деятельных никчемушников было приставлено к настоящему делу. Если кто-то из них думал, что строить дороги и прокладывать в горах туннели не его дело, то здорово ошибался. Кто сумел переломить свою психологию, тот остался на плаву и даже сумел подняться. Кто не сумел или не захотел, кто озлобился и примкнул к инсургентам, тот потом напрасно молил о снисхождении. Мало кто сразу понял, что Экипаж – это всерьез и надолго и что шутки с ним плохи. Почему многие были уверены, что Экипаж по-прежнему будет кормить армию трудоспособных безработных, не говоря уже о прочих излишествах прежней инфраструктуры, – загадка. Впрочем, люди в массе вообще соображают медленно.
Радикальные меры и «перегибы» – все было. Когда мы в чем-то ошибались, нас поправляли посланием, а если мы упорствовали в ошибке, к посланию добавлялся астероид. По выбранной цели и нанесенному ущербу можно было судить о том, как далеко мы зашли в своих заблуждениях. По тексту послания – о том, где мы «прокололись».
Теперь впервые прилетел и грохнулся о Землю астероид без послания. Просто астероид – бац! Практически мгновенное мощнейшее энерговыделение. Хорошо еще, что в малонаселенной местности. А за какие грехи – думайте сами. Пора уже вам самим, ребята, поработать бестолковкой. Развивайте серое вещество, если поленились сделать это раньше.
Может,
Такие примерно мысли промелькнули в моей голове, когда я последним покидал кабинет генерала Марченко. Легковесные, в общем, мыслишки. Мысли-мюсли. Заурядные. Штампованные. Я ни с кем не собирался делиться ими – разве что в качестве подначки при мозговом штурме. Судя по всему, он нам и предстоял, только несколько позже.
Мы прошли через приемную гуськом – я последний, как и подобает младшему по возрасту и званию, притом скромнику. Кто так подумал, тот плохо меня знал.
В длинном коридоре с прорубленными в парк широкими окнами первый из новой команды остановился у оконного проема. Он глядел на нас сверху вниз – этакая двухметровая лопоухая жердь с полковничьими звездами в петлицах. Длинные тощие руки он норовил держать полусогнутыми, отчего смахивал на старого иссохшего богомола. Держу пари, в школе ему нелегко давалась строевая.
– Думаю, всем нам не сегодня-завтра придет вызов, – проскрипел он неприятным, как звук колодезного ворота, голосом. – Предлагаю познакомиться. Я – Матвей Фомич Сорокин из штаба Вэ-Эм-Эф, отдел боевого планирования.
Наверное, математик, подумал я – и не ошибся, как выяснилось впоследствии.
– Роберт Эмильевич Штейниц, – боднув головой, отозвался невзрачный шатен с майорскими знаками различия. Чуть только каблуками не щелкнул. – Военно-космические Силы, перспективное планирование.
Чего-то в этом роде я и ожидал. Озадачивала лишь отменная выправка майора. Наверное, бывший строевик. Немного странно, но то ли еще бывает.
Третий участник нашего квартета, тоже майор, возмутил бы не только военного эстета, но и эстета вообще. Толстый, как боров, весь как-то оплывший книзу, потный, со слюнями в углах толстогубого рта, он сразу наводил на мысль: а его ли предки успешно воевали с филистимлянами и стойко держались против римлян? Пожалуй, этакий экземпляр подошел бы древним иудеям лишь для одной цели – затыкать им проломы в крепостных стенах. Хотя, конечно, внешность бывает обманчива.
– Моше Хаимович Магазинер, – назвался он и хихикнул. – Математик и лингвист, Академия наук.
Тоже следовало ожидать. Сорокин и Штейниц с пристойной вежливостью кивнули Магазинеру.
Настала моя очередь.
– Фрол Ионович Пяткин, департамент лесного хозяйства, проект «Клещ».
Все трое переглянулись.
– Лесного хозяйства? – удивленно проскрипел Сорокин.
– Так точно.
– «Клещ»? – прошлепал губами-пельменями Магазинер. – Не слыхал.
Штейниц дважды моргнул и промолчал.