Запруда из песка

Громов Александр

Все-таки помешали. То ли кто-то из «читателей рукописей» донес Минькину, то ли сам Минькин не пожелал терпеть возле себя такого фрукта, как Фрол Пяткин, но только об аспирантуре речь даже не шла. В приличных обсерваториях и институтах не было вакансий. Знакомый рекомендовал его в свою контору младшим научным сотрудником. После серьезной проверки Фрол получил допуск и был взят в проект «Клещ» в качестве математика…

Не то! Не то! Где поиск внедренных в Экипаж агентов, а где божественная космология! Неся службу добросовестно, временами удивляя начальство оригинальными идеями, Фрол мечтал совсем о другом.

И знал: прямые дороги – не для него. Хочется, а не выйдет.

А для кого они, прямые дороги? И куда приведут?

29. Чужой

Памела

Дэвисон выразилась кратко: «Конечно, это касается всех. Поэтому лучше сделать вид, что это никого не касается».

Александр Щербаков

Сразу было видно, что по этой железнодорожной колее поезда ходят нечасто, но все же иногда это случается. Рабочая сторона головок рельсов не блестела на неярком осеннем солнце, но и не рыжела нетронутой ржавой коркой, старые шпалы пока еще не нуждались в срочной замене, стыки не разболтались, а пожухлым сорнякам, там и сям укоренившимся на щебне, и подобравшимся к невысокой насыпи кустам не светило в перспективе ничего хорошего. За этой однопуткой следили явно лучше, чем за любой другой веткой, где нет регулярного движения, а есть лишь эпизодическое.

«Есть высокая гора, в ней глубокая нора» – моментально пришли мне на ум известные строки, когда я увидел сопку. Большая, но в общем обыкновенная, не самая высокая в этой части Северного Урала и не самая живописная, меньшей частью голая, а большей – поросшая хвойным лесом, она ничем не выделялась среди десятков ей подобных. Горушка как горушка, не кочка, но и не Эверест. Зато в сопке выделялась нора, куда уходила железнодорожная колея. Довольно крутой в этом месте склон, скалящий кое-где гранитные зубы, был снабжен у подножия неким подобием бетонного тамбура – надо полагать, в виде страховки от обвалов, и солидная монументальность сего сооружения напоминала о фортах Кенигсберга и бункерах тиранов прошлого века. Особенно впечатляли стальные ворота – думаю, их не пробил бы и тяжелый локомотив, несущийся полным ходом. Догадываться о причинах такой капитальности не было нужды – огромный трехлепестковый знак радиационной опасности говорил сам за себя. Это был уже не первый знак на нашем пути – первый украшал ворота, ведущие в запретную зону, где дотошная охрана продержала нас перед колючкой битых полчаса.

Закрытый объект номер такой-то – сколько их разбросано по всем отсекам Корабля! Тысячи, наверное. Они безобразны на вид, они опасны, они находятся в зримом диссонансе с дружелюбной, светлой, празднично-рабочей атмосферой Экипажа, и они, увы, неизбежны, как все на свете свалки и выгребные ямы. К счастью, наша планета все еще достаточно велика, чтобы разделять в пространстве места для жизни людей и места для хранения отходов цивилизации. Горы. Пустыни. Тундра. Подальше от человеческих муравейников, поглубже в землю. Одно нехорошо: если очередной астероид свалится как раз на такое вот хранилище радиоактивных отходов, как здесь, будет беда. От космических ударов подобной силы нет пассивной защиты. Не спасут ни горы, ни глубокие шахты.

Хорошо еще, что после примерно десятого астероидного удара Экипаж отказался от АЭС! Их начали понемногу закрывать, начав, как водится, с самых старых и менее защищенных, однако и новым, буквально только что вступившим в строй, не дали выработать весь ресурс. Тем не менее предпоследняя АЭС была закрыта лишь полгода назад, а последняя, как я знал, еще работала. То ли стратегия расчетного риска оправдала себя, то ли чужие – что похоже на правду – и впрямь тщательно дозировали воздействие на Экипаж, но ядерного Армагеддона не случилось.

А могильники остались – куда ж их девать? Лишь перестали возникать новые и наполняться старые. Термоядерная энергетика не производит радиоактивной грязи; даже если астероид угодит точно в реактор, то и тогда не произойдет ничего глобального.

Автомотриса

плавно затормозила перед воротами. Прошло несколько минут – нас изучали. Потом неизвестно откуда перед нами появились крепкие вооруженные ребята в касках и бронежилетах, очень серьезные и неулыбчивые. Последовала тщательная проверка документов. Магазинер по-свойски поздоровался со старшим в команде – тот не ответил. Тогда Магазинер подмигнул мне: смекайте, мол, Фрол Ионович. Я и без его подмаргиваний видел, что объект серьезный. Без сомнения, Моше Хаимович бывал здесь не раз и наверняка знал этого цербера при входе в подземное царство, а он и ухом не повел. Правильно. Похоже, служба здесь была поставлена как надо, с немецкой дотошностью и самурайским пониманием долга. Все-таки Экипаж научил кое-чему российских раздолбаев. Да что их – он приучил к дисциплине даже те народы, что всю свою историю, длинную или короткую, и ведать не ведали о таком понятии!

Потому как… А впрочем, разве надо объяснять почему?

Вначале я немного недоумевал: для чего Магазинер привез меня в радиоактивный могильник? Потом сообразил: нет в Корабле лучшего места, чтобы спрятать что-либо. Только могильник нужен заполненный, давно уже не принимающий новых грузов и почти заброшенный на вид, но на деле ухоженный, контролируемый и тщательно охраняемый. Этот явно таким и был.

Не сказав ничего, цербер забрал одну бумажку, остальные документы вернул нам и исчез. Минуты через две стальная плита воротины медленно поползла вбок, распахнув черный зев, слабо подсвеченный настенными лампочками. Автомотриса малым ходом заехала внутрь. Тектонический гул заставил меня обернуться – это плита ехала назад, перекрывая нам путь на воздух. Когда она встала на место, послышался гул спереди – отъезжала вторая плита. Так же медленно и важно, как первая.

Процедура проверки документов повторилась. Магазинера пропустили так, а меня заставили сунуть палец в папиллярный идентификатор и сфотографировали сетчатку. Я бы не особо удивился требованию пройти ДНК-анализ. Все это время дизель автомотрисы работал, извергая сизый выхлоп, однако воздух в подземелье оставался приемлемым – вентиляция работала как надо. Убедившись, наконец, что я – это я, а не подделка, караульный офицер показал знаком, что можно вновь надеть респираторы, и козырнул, будто муху от виска отгонял.

– Проезжайте, – тявкнул он.

Иногда мне приходят на ум ненужные вопросы без готовых ответов. Вот и сейчас я задумался: а какие чувства и мысли должны были шевельнуться в этом немолодом уже служаке при виде меня? Новый человек на объекте, не то что давно знакомый Магазинер, причем всего-навсего в обер-лейтенантском чине… Странно? Возможно. Интересно знать, чему его учили: не обращать внимания на странности – или, напротив, обращать и настораживаться? Или когда как, в зависимости от ситуации? Но каким образом он определяет, когда надо утроить внимание, а когда можно оставить его на привычном, штатном уровне? Инстинкты подсказывают? Тогда чем он лучше сторожевой собаки, этот одноглавый цербер?

Я пытался понять, какие мысли могут шевелиться в голове такого вот служивого, и не преуспел. Человек-функция, только и всего. Много их вокруг, людей-функций. Вне службы они, может, и люди, хотя трудно в это поверить. Смеются, любят, растят детей, ходят в гости к друзьям – это я понимаю. Но о чем они думают? И довольны ли таким существованием?

Я бы на его месте озверел или спился. Но я был на своем месте, а он – на своем. Я всегда дрался за то, чтобы сделать мою жизнь интересной и насыщенной до предела, и сейчас продолжаю заниматься тем же, мне мало того, что у меня есть, я хочу развернуться шире – а он, выходит, не хочет? Сам замкнул себя в капсуле и не рвется наружу, потому что ему и в капсуле уютно? Ему достаточно простых желаний? Наверное. Зато он добросовестно исполняет свою функцию и тем ценен. А не виновен ли Экипаж в том, что число таких людей-функций мало-помалу увеличивается?