Запруда из песка
Шрифт:
– Ага… Нам вон туда.
Он указал на какую-то дверь. За ней, как я почему-то и ожидал, не оказалось никаких чудес – не считать же чудесами груды деревянных стульев, сваленных друг на друга чуть ли не до потолка!
Ухватившись за один стул, Магазинер потянул – и едва спасся бегством от лавины.
– Поосторожнее, – сказал я ему, – не то придется выкапывать вас из-под хлама. А я не учился ни на археолога, ни на спасателя.
– Помогли бы лучше, – буркнул он. – Нужно много стульев и хотя бы парочку столов. Они там… внутри.
– Топить ими печку? – хмыкнул я.
– Расставить их в зале. Скоро у нас будут гости. Много гостей. Ну что встали? Помогайте!
Картина была потешная: Магазинер, ни капельки не похожий в этот момент на великого
Вся моя прошлая жизнь состояла из импульсивных решений. На сей раз импульс толкнул меня не зубоскалить, а помочь.
– Отойдите-ка… Нет, стойте. Придерживайте эту гору, а я буду таскать. Куда их нести – сразу в зал?
– В зал.
Дело пошло. Не прошло и четверти часа, как подземная полость, именуемая залом, наполнилась пыльными стульями. Три стола мы с Моше Хаимовичем перенесли вдвоем, причем ему сильно мешал живот, а мне – поднимающееся раздражение. Хорошенького понемножку, что я – грузчик? Стирать с мебели вековую пыль я тем более не стал, ибо никогда не стремился к карьере лакея.
– Хватит, – распорядился я, когда это занятие окончательно мне надоело.
Магазинер отер платком лицо, отдышался и выразил согласие.
Первый гость появился буквально через минуту. Низкорослый азиат поздоровался на скверном эсперанто с Магазинером как со старым знакомым, обозначил поклон в мою сторону, обозначил на блинообразном лице улыбку, показав редкие зубы, и отрекомендовался:
– Лю Фуцзинь.
– Фрол Пяткин, – ответил ему я, гадая, кем бы мог быть на самом деле этот китаец. Может, просто китайцем?
– Михайло Ломоносов, – указал на меня Магазинер и, указав на китайца, произнес: – Энрико Ферми.
Так.
Я был готов к чему-то подобному, а китаец, по-моему, тем более, но тем не менее мы оба вытаращили глаза, прежде чем поздороваться за руку, как подобает уважающим друг друга ученым мужам. Один из которых, правда, всерьез двигал в прошлой жизни ядерную физику и построил первый урановый реактор, а другой не менее серьезно рассуждал о том, что атомы-де имеют выступы и крючочки, коими цепляются друг за друга, чтобы скрепиться в молекулы… Я чуть не засопел от обиды: как физик Ломоносов представлял для Ферми интерес не больший, чем какой-нибудь питекантроп с узловатой дубиной в волосатой руке – предельно невежественный, дикий нравом и наверняка каннибал. Но китаец смотрел на меня с таким уважением, смешанным, правда, с детским любопытством, что я оттаял и решил не глупить.
Следующим был скандинав – рыжеватый блондин двух метров ростом, косая сажень в плечах, грубоватое лицо. В штормовке и морской фуражке он сошел бы за капитана сейнера или траулера – а оказался Томасом Гексли, эволюционистом и соратником Дарвина, доказавшим происхождение млекопитающих непосредственно от амфибий. За Гексли явился Лагранж, а потом гости пошли потоком, Магазинер только и делал, что отвечал на приветствия, не имея лишней секунды знакомить меня с гостями.
Они были выдернуты чужим из привычной атмосферы, они были взъерошены, они жаловались на мигрень, они шумели, они требовали подробностей, они двигали стулья и говорили все разом. За три минуты их набралось человек под сорок. Один въехал на электрической коляске, и я подумал, что это, наверное, Хокинг, беспомощный инвалид в прошлой жизни и инвалид – хотя уже не столь удручающий – в жизни нынешней. Обе руки у него, во всяком случае, действовали, и речь была в порядке, не работали только ноги. Я подумал, что идейные наследники Стентона злонамеренны лишь в меру своего эгоизма: им нужен был блестящий ум Хокинга, и они вернули его из небытия, неспроста поместив в тело мальчика-инвалида. Они не желали рисковать, предоставляя ему здоровое, тем паче атлетическое тело. Слишком много здоровья и силы, слишком много радости, слишком много желания взять от жизни невозможные для инвалида удовольствия – и пропал великий интеллект.
Отойдя в сторонку, я наблюдал за коловращением этой толпы гениев и напрасно гадал, кто есть кто. Здесь были брюнеты и блондины, высокие и низенькие, толстые и тонкие, старые и молодые, европеоиды и азиаты, бледные и смуглые, был один чернокожий, как печная труба изнутри, африканец и две женщины. Но если с Хокингом, как выяснилось чуть позднее, я угадал, то об остальных не мог сказать ничегошеньки. Поди догадайся, кто из них Дарвин, кто Гей-Люссак, кто Кант, а кто Пастер! Голова шла кругом. Здесь, в высокогорном каракорумском подземелье, бродили, здороваясь, смеясь, тревожно переспрашивая друг друга о причинах общего сбора, Эйнштейн и Резерфорд, Вернадский и Гаусс, Максвелл и Гейзенберг, Паули и Менделеев, Фарадей и Галуа, Гельмгольц и Бехтерев, Фуко и Рэлей, фон Нейман и Капица, Гершель и Фридман… Теоретически среди присутствующих могли находиться даже Ньютон и Лейбниц – они ведь были еще живы, когда чужой начал свою деятельность! Декарта и Паскаля не могло здесь быть, но Ньютон и Лейбниц – вполне! А женщины – кто они? Мария Склодовская-Кюри и ее дочь Ирен? Может быть. Вряд ли эти ребята широко практикуют подсадку мужской ментоматрицы в женский мозг – тут психологических сложностей не оберешься.
Ясно только, что ни одна из этих дам – не Гипатия…
Самому факту быстрого появления гостей я не удивлялся. Эка невидаль! Системы навигации и связи достаточно развиты, чтобы можно было отследить местонахождение конкретного человека с точностью до дециметров. Понятно, сначала посылается вызов, возможно, по обыкновенной мобильной связи, и у человека есть время уединиться, чтобы не вызвать удивление у окружающих, потом он посылает сигнал готовности к транспортировке, ну а дальше дело за чужим. Можно же заставить его подцепить в глубинах космоса безымянный астероид и с ювелирной точностью перебросить его на орбиту, ведущую к падению в заранее выбранную точку Земли. Значит, можно задействовать чужого и в операции по мгновенному перемещению некоторого количества людей в пределах Корабля. Если что-то оставалось неясным для меня, то только конкретный механизм переноса. Рокировка двух локальных областей пространства? Возможно… Но в таком случае перемещение сопровождалось бы хлопками воздуха из-за неизбежной разницы давлений в «рокируемых» областях. Однако никаких хлопков я не слышал.
Сама по себе эта проблема стоила того, чтобы досконально разобраться с ней. Не прямо сейчас, конечно. Потом…
Кто-то кого-то искал, кто-то брезгливо сметал пыль с облюбованного им стула, кто-то восклицал, встретив приятеля, а кто-то потирал руки с видом человека, дорвавшегося наконец до настоящего дела, и глаза у него горели. Подходили припозднившиеся. Шум, гвалт, броуновское движение… Никто не обращал на меня внимания, иной мазнет по моей персоне не очень-то любопытным взглядом – и пошел себе дальше. Интерес естествоиспытателя боролся во мне с глухим раздражением: не знают они, что ли, кого занесло в их круг? Да нет, знают… Голосовали. А стало быть, если среди старых знакомцев присутствует один незнакомый, то он и есть Ломоносов в новой личине. Проще простого, ребенок сообразит.
Последними в зале появились Герц и Зворыкин. «Больше никого?» – спросил у них Эйлер. «Никого. Нет восьмерых». – «Много. Но все равно будем начинать. Охранные системы?» – «В норме».
Магазинер кивнул, похлопал в ладоши, призывая к тишине, и предложил собравшимся занимать стулья. Кое-кому не хватило. Кто-то уселся на край стола. Я предпочел постоять сбоку, чтобы держать в поле зрения не только оратора, но и всю компанию.
– Я попросил бы перестать шушукаться, – сказал Моше Хаимович, выдержав паузу и убедившись, что тишина и не думает наступать. – То, что дело серьезное, вы могли понять хотя бы по тому, что всех вас вызвали сюда срочно, оторвав от важных дел и рискуя тайной существования организации. Причина заключается в том, что это уже не тайна – во всяком случае, для Капитана Эйхорна…