Запруда из песка
Шрифт:
Теперь в зале было слышно только его – и еще гулкую тишину в паузах.
И в эту тишину Магазинер бросил бомбу:
– Убит Ландау. Арестованы Бор и Аррениус. Возможно, еще кто-то. Гамов в бегах. Мы были вынуждены перебазироваться.
Единодушный вопль возмущения заглушил его слова. Люди вскакивали и орали, даже калека кричал что-то, размахивая обеими руками. Люди… Будучи гениями, они все равно оставались людьми, а не логическими машинами, и никакие человеческие эмоции не были им чужды.
Я смотрел на них и думал о том, ощущают ли они себя преступниками, и если да, то насколько. Вот они возмущены до крайности,
Разум принимал и оправдывал их. Сердце – не принимало и не оправдывало.
Элита, сама себя назначившая элитой. Светлые, но заемные умы. Безжалостные карающие боги…
Хм… можно подумать, у меня самого много жалости к конкретным людям. К людям вообще – да, а к конкретному человеку – по-разному. Смотря по тому, что он за человек. И в прежней жизни, и в этой кое-кого я с удовольствием бы высек, кое-кого – без тени сожаления упек бы навечно на благодатный Таймыр, а некоторых индивидов попросту уничтожил бы, дай мне волю. И считал бы совершенно искренне, что так будет лучше для большинства. Строча не то записку, не то статью «О сохранении и размножении российского народа», я не думал о каждом в отдельности – меня интересовала статистика общего.
Так почему же смерть Ландау – трагедия, а смерть огромного количества ни в чем не повинных обывателей – печальная, но необходимая мера? И как объяснить необходимость этой меры матери, потерявшей ребенка, сыну, потерявшему престарелых родителей, юноше, потерявшему любимую?
К счастью, объяснять не придется. Если Эйхорн возьмет верх, дело не будет доведено ни до суда, ни даже до следствия. О нем вообще никто ничего не узнает – за исключением тех наивных карьеристов, что задействованы в операции. Их зачистят в любом случае, кто бы ни взял верх. Эта тайна убивает. Если победит Эйхорн, он уничтожит посвященных, дабы Экипаж продолжал верить: чужие не ушли, чужие не дремлют. И отсутствие новых импактов убедит Экипаж лучше любой пропаганды: все идет как надо, Капитан знает свое дело. Что бы ни творилось, как бы ни нарушался Устав, ни один китайский император, ни один египетский фараон не смогли бы похвастать такой незыблемостью личной власти над подданными, какая будет у Эйхорна!
А после него, естественно, хоть потоп.
Но если верх возьмут последователи Стентона, жертв будет совсем мало. Зачистка Экипажа от слишком много знающих – да, произойдет. Ни за что ни про что «случайно» погибнет, будет осуждено по липовым обвинениям или потеряет память несколько человек. Возможно, несколько десятков, но не более. Но Экипаж, сменив Капитана, сохранится, исправит накопившиеся ошибки, искоренит хотя бы на время злоупотребления и останется Экипажем – обществом, о котором мечтали еще Мор с Кампанеллой, не говоря уже о миллиардах более заурядных людей, придавленных тяжким трудом, голодом, бесправием и всеобщей несправедливостью. Так пусть же инструментом для сохранения Экипажа и дальше служит палка – все равно общий итог ясен, а плюсы перевешивают
С чрезвычайной ясностью я вдруг осознал, что являюсь одним из них, последователей Стентона. Я понял, что всегда им был, и мои сомнения не послужат никакой цели. Долой их. В нелепом голосовании по моей кандидатуре, давшем мне лишь незначительный перевес, вообще не было никакой необходимости. А то, что я собираюсь добровольно примкнуть к преступному сообществу, – лишь слова. Пусть это даже правда – и правда бывает чистейшей софистикой. Можете ли вы сделать человечеству много добра, не делая никому зла? Нет? Тогда отойдите в сторону и не мешайте.
Я думал, что Магазинер, чуть только шум в зале немного уляжется, разразится длинной речью о текущем моменте, – и ошибся. Все-таки, несмотря на первую бурную реакцию, здесь собрались очень непростые люди. Нормальному контингенту пришлось бы доказывать, что дважды два равно, как правило, четырем; этим – нет. Даже я видел расклад, а они знали больше меня и видели его лучше.
– Должен сразу заявить: всем нам придется пробыть здесь не менее двух-трех суток, – сказал Магазинер. – Извинений не будет. Это вынужденная мера безопасности – нашей и проекта в целом. Максимум через трое суток Эйхорн будет знать местоположение этой базы. Может быть, раньше. В течение трех, а лучше двух суток должен последовать наш ответ, и прежде всего нам надлежит решить: будем ли мы придерживаться прежнего плана воздействия – или примем в срочном порядке новый план? Напомню: мы планировали очередной импакт к западу от Гудзонова залива в конце ноября текущего года. Без оповещения, как и в последних двух случаях… Кто желает высказаться?
Их было пятеро, вскочивших со стульев и поднявших руки. Но четверо из них сели обратно, когда пятый обвел их взглядом. Средних лет, долговязый, сутулый, с кустистыми бровями и какой-то сумасшедшинкой в глубоко посаженных глазах, он желал говорить.
– Кто это? – шепотом спросил я стоящего рядом негра, которому тоже не досталось стула. Негра, казалось, это совсем не заботило, он стоял и раскуривал трубку.
– В нынешней жизни или в прошлой? – только и спросил он, прервав на секунду свое занятие.
– В прошлой, разумеется…
– Нэш. Джон Форбс Нэш.
Ого! Мне стало понятно, почему перед ним спасовали. Где им, да и мне тоже, тягаться с основоположником теории игр с ненулевой суммой, когда речь идет о стратегии и тактике! Негр, раскуривший наконец трубку, также, по-видимому, собирался лишь слушать.
– А вы, по-видимому, Ломоносов? – довольно любезным тоном спросил он, выпустив огромный клуб дыма.
– Да. А вы?
– Эйнштейн. Альберт Эйнштейн.
Господи… Я пожалел, что стою, а не сижу. В голове произошло какое-то кружение, отчего я не сразу понял заданный Нэшем вопрос:
– Прежде всего я хочу знать, где в данный момент находится Эйхорн.
– В Париже, – ответил Магазинер.
– А его семья?
– Супруга и сын также в Париже. Дочь, по нашим сведениям, в Риме.
Нэш пожал плечами:
– В таком случае мы должны направить следующий астероид на Париж.
35. Не хочу в Париж
Следует на насилие отвечать насилием.