Запуск разрешаю! (Сборник)
Шрифт:
— Ну, вздрогнули, — говорю. — За встречу.
— И за Америку.
— Два часа дня. Там бы нас не одобрили.
— Это точно.
— Как подарки из-за океана? Родственники довольны?
— Что ты. Всем не хватило. Перессорились. Со мной не разговаривают. А-а, — Виктор махнул рукой. — Оно, может, и к лучшему.
— А презент от американских коллег? Помню, они просили распечатать его в родном коллективе.
— Это отдельная тема.
— Расскажи.
— Я так и сделал. В День советской милиции. Собрались в актовом зале. В президиуме все руководство. Начальник. Несколько замов. Представитель от горкома. В конце торжественного заседания, перед концертом, начальник говорит,
— А на подарке надпись, — говорит начальник и читает: «All is for work!», что в переводе означает… Шлейкин, переведи!
— «Всё для работы», — отвечаю.
Все аплодируют.
Начальник снимает с коробки один слой подарочной бумаги, второй, третий. Наконец добрался до крышки. Открыл и перевернул коробку. Ну, а там… На стол вываливается куча цветных презервативов. Не меньше тысячи.
Вспоминая, Шлейкин слегка улыбается.
— Попало, небось, от начальства? — спрашиваю. — За такие шутки.
Виктор показал на погон. Я впервые заметил, что из капитанов он превратился в старшие лейтенанты.
— За это?
— По совокупности.
— Что еще натворил?
— Что можно натворить в ГАИ самого страшного? Перестал брать деньги. Представляешь, как начинают давать, почему-то вспоминаю Боба, Майкла, Барбару. Думаю, они бы не одобрили. Сам понимаю, что глупо не брать. А не могу. Будто внутри что-то сломалось… Мне теперь кажется, и у нас можно жить, работать, относиться друг к другу совсем иначе, по-человечески. Серж, скажи, мне важно знать… Ты в это веришь?
— Не знаю.
— Я, например, теперь выписываю штрафы только официально.
— Вот оно, — говорю, — тлетворное влияние Запала. Перед выездом тебя предупреждали.
— Все шутишь. А раз не беру, то и наверх давать нечего. Формально разжаловали за срыв торжественного вечера. А ведь хотели майора в этом году дать. — Виктор разлил остатки водки. Поставил бутылку вниз.
— Хоть пить не разучился, — говорю, — и то ладно.
— Что ты. Брошу пить — сразу уволят. У нас с этим строго. Все трезвенники на подозрении. — Виктор вспомнил еще что-то. Горько усмехнулся.
— Главное, сами-то всю коробку растащили. Даже мне не осталось…
Чокнулись.
— Ну…
Вдруг за стенкой что-то треснуло, посыпалось, зазвенело. Поднялся крик, шум.
Выскакиваем в торговый зал. Что такое? Навстречу перепуганный оператор:
— Кина не будет!
У витрины с нашей колбасой три десятка покупателей. Куча битого стекла. У нескольких женщин на руках глубокие порезы. Кровь течет на пол. Оказывается, продавщица, открывшая магазин, не смогла сдержать натиска. Покупатели сразу же бросились к «нашей» витрине. Ломанулись, не обращая внимания на то, что продукты «из будущего». «Не продаются!»
Задние уперлись. Поднажали!!! Стекло треснуло и разлетелось в стороны. Толпа через мгновение отшатнулась от разбитой витрины. Главное, все моментально исчезло. Шесть сортов сыра! Шесть палок колбасы!
Народ привычно завелся. Передние орали на тех, кто толкал.
«Да, — думаю, — пора завязывать с выпивкой. Надо взять себя в руки, сосредоточиться. Выбросить дурь из головы. Направить силы на полезную деятельность. Как говорится, отдать все для работы…»
Утром вызывает главный редактор студии телевидения Фрайман.
— Что ты опять натворил?
— Когда и где? — спрашиваю. — За мной числится масса хороших поступков.
Журналистика прошлого века
Приходят ко мне две студентки журфака. Молоденькие, веселые, симпатичные. Говорят: «Нам дали задание написать об известных журналистах прошлого века. Вот список. В нем ваша фамилия. Расскажите что-нибудь…»
«Господи, — размышляю, — звучит как-то нехорошо — „прошлый век“. Обо мне? Да-а, приехали. Как быстро прошла жизнь. Обидно. Вот, наверное, студентки думают: „Сидит в своем кабинете старый, толстый и без мозгов. Что он может? И что он мог?“».
— Нет, — говорю, — нынешнему поколению репортеров не понять, что такое настоящая журналистика.
— А все же. Хотя бы в двух словах.
— В двух словах?
— Ну да. К примеру.
— Например, — начинаю вспоминать, — когда улицы становятся абсолютно безлюдными, потому что идет твоя программа. Когда после воскресного эфира заводы, фабрики и учреждения не могут войти в рабочий ритм — все обсуждают твою статью или передачу. Когда паника в райкомах, горкоме, обкоме партии и варианты, варианты, варианты «правильного объяснения народу, почему журналист неправ». Это шквал звонков в студию и тысячи писем благодарности.
— Действительно писали? — спрашивают девушки.
— Что значит «писали»? Письма сочиняли в школах, общежитиях, семьях. Готовили в бригадах, лабораториях, коллективах. Они так и назывались — «коллективные письма». И под ними — десятки, сотни подписей!
— Серьезно?
— Конечно.
— А смысл?
— Как сказать. По крайней мере, они давали нам силы бороться с чиновниками, цензурой, партаппаратом. Хотите, я покажу вам эти письма? Кажется, сохранилось несколько папок в студийном архиве.