Запятнанная биография
Шрифт:
Илья хотел что-то возразить, но бритва подступала ко рту, и, чтоб помочь мне, втянул губы, выпукло выпятив горбик под носом.
Обсуждалась теперь сумма, которую нужно было положить в конвертик. Промедольщик назвал двести. Сидел на подоконнике, загораживая мне свет, но следил зорко, нет ли порезов. Слава Богу, обошлось, и, когда закончила, тотчас слез с подоконника, продолжая спорить, сходил за одеколоном.
— Не берет, не берет. У тебя, голоштанного, не берет, потому что взять нечего, а у кого нужно —
Илья не ответил. Серое поползло от шеи вверх, стирая чуть порозовевшее от бритья, глаза остановились, и раек вдруг поплыл под веко.
Одеколон лился на простыню, запах хвои, зеленое пятно.
— Ты чего! — промедольщик отнял одеколон. — Чего застыла, сделай что-нибудь, больно же человеку.
— M-м, — мычал Илья.
Я выскочила в коридор, бегом к процедурной, дверь раскрыта — и никого. Скайдрите ушла обедать. Рванулась к шкафчику, висящему на стене. Он заперт. Скайдрите хорошо знает правила. Но в другом, со стеклянными стеклами, в картонной коробочке: красавка, белладонна, крушина, Господи, сколько всяких лекарств. Панкреатин, викалин, альмагель — не то, не то. Анальгин.
Схватила облатку. Отдам все таблетки, может, поможет.
Он лежал, откинувшись на подушку, смотрел в потолок и говорил, не останавливаясь.
Показалось — бредит.
— …Пожил, конечно. Разные страны повидал…
Промедольщик сделал мне предупредительный жест: не лезь со своими таблетками, погоди!
— …В Польше был, Чехословакию видел и Китай, можно сказать, знаю.
— Откуда?
— Нас же потом на самураев перебросили. У них у всех зубы золотые были, а в коронках — яд.
— Брось!
— Правду говорю. Но они этот яд, конечно, не ели. В плен сдавались очень охотно. Был один случай… — Отвел глаза от потолка, увидел меня, стоящую у двери, обрадовался: — Анюта! Ты это… ты сотвори мне услугу нужную, а?
— Какую? — Я подошла, без нужды поправила одеяло.
— Ты сбегай за коленвалом.
«Бредит. Какой коленвал? Зачем за ним бежать?»
— А где он?
Ребята засмеялись, и когда обернулась, удивленная, тот, у стены, что бритву свою давал, пояснил, как глупой:
— За коленвалом — это значит за поллитровкой. «Водка» написано на ней, буквы — одна над другой, вроде коленвал получается. Поняла? По три шестьдесят две.
— В больницу нельзя.
— Ему можно. Видел, как мучается, а так — выпьет и уснет. Ты сбегай, как раз обед кончился. Знаешь ларек возле фабрики?
— Сбегай, Анюта. Одна нога здесь, другая — там, — попросил Илья и улыбнулся обметанными губами. — Сбегай, лапушка, а то опять подступает.
Мужчины, толпившиеся у закрытых дверей деревянного киоска, когда стала в конец очереди, оборачивались, посматривали быстро, каким-то цепко-недоверчивым взглядом.
Когда за дверью
— Сенегалы, может, пропустим сестричку?
«Сенегалы» зароптали глухо, а кто-то уже подталкивал сзади:
— Иди, иди, небось послали тебя доходяги оперированные.
Косясь на «сенегалов» — и вправду лица страшные, синюшные, стоят первыми, — подошла к двери. Кто-то чертыхался за ней хрипло, возясь с запором.
— Давай скорей, белоснежка, — в нетерпении выкрикнул синюшный. Ежился зябко, хотя жара сегодня убийственная. — Чего там застряла?!
Что-то грохнуло, и двери распахнулись.
Белоснежка — здоровенная баба в грязном халате, переваливаясь на открытых высоко толстенных ногах, шла к прилавку. Без слов мотнула головой, вопрошая «чего тебе?». Я протянула деньги.
— Коленвала нет, давай следующий. — Лицо — словно из бани выскочила, волосы огненные, как парик клоуна, но на макушке выпуклый валик-обруч, обтянутый черной кожей.
Я сунула руку в карман халата, там должен быть рубль на обед.
— Возьми четвертинку, — посоветовали сзади.
Металлический рубль завалился в угол, оттого не сразу нащупала.
— Не лезьте все сразу, — с придурковатой кокетливостью сказала белоснежка, — я ж одна на всех и слабая.
— Слабая! — Очередь заржала, оценив подтекст, выделенный детской шепелявостью. — Да тебя крысиным ядом не проймешь!
Я очень не нравилась белоснежке. Делая вид, что не замечает протянутых денег, отпускала споро бутылки.
— Девчонке-то дай! — заступился кто-то, помедлив платить. — Ее в палате ждут.
— А я не знаю, где ее ждут, в палате или в кустах, — отрезала белоснежка злобно, — меня это не касается.
— А ты все равно дай, чего тебе стоит, — парировал мужчина.
И очередь хохотнула снова.
Белоснежка не глядя взяла с прилавка деньги, не глядя на меня, поставила отчетливо и резко бутылку.
— А сдача? — спросил мой заступник. — Пятьдесят восемь копеек, забыла?
— Надо было ровно давать, — огрызнулась белоснежка, — некогда мне, вон вас сколько набралось. — Сдачу чуть в лицо мне не швырнула.
— Ну и зло…ая ты, — услышала я от двери, — позавидовала, что девчонка чистенькая и молодая…
Бутылка торчала из кармана, больно била по ноге. Подниматься по лестнице совсем уж неудобно, пришлось вынуть, держать в руке. На площадке второго этажа встретила доктора Зариню, глянула на меня мельком, равнодушно. Я успела — бутылку за спину, а потом наоборот — вперед, к груди прижала. Кажется, не заметила.
Обед стоял нетронутый на тумбочке.
— Ты компот хоть выпей, чтоб стакан освободился. — Промедольщик, опередив меня, проковылял к Илье. — Выпей, выпей, — держал стакан на весу, а Илья уже подтягивался медленно.