Запятнанная биография
Шрифт:
— У меня плохие предчувствия. Но с этим поделать никто ничего не может. И бессильнее всех ты сама. Позвони завтра, уже прошла неделя. Ведь не по слогам же ты читаешь…
Но навалились коллоквиумы, и приближались выборы. Ни одного целиком свободного вечера. Ведь глупо было и невозможно забежать на минутку, вернуть книгу, и все: не просить же еще одну, у него же не районная библиотека. Прикрепили к секретарю избирательной комиссии, в помощь. Работа кипела, подготавливали агитпункт, ездили в исполком, писали открытки.
— Вот, смотри, классные, — вытягивал руку, часы массивные, на браслете.
Или другому, например, нужно три дня кататься по делам, а он из загранки, отдал дубленку, так ему проще.
— Я покажу, шикарная дубленка. Пойдем в «Метелицу», я надену.
Как-то позвонил вечером, откуда-то телефон раздобыл, сообщил гордо:
— Я сегодня план на сорок процентов перевыполнил.
— Поздравляю, — сухо сказала я.
Он обиделся, но ненадолго. Через день опять звонок:
— Пойдем на концерт Пугачевой?
А у меня только одно в голове: как освободить вечер и позвонить? Пока отнекивалась, а Леша уговаривал, мелькнуло: а почему вечер? Агафонов ведь не служит, Олег часто встречался с ним в первой половине дня. Нужно завтра что-то придумать и уйти с работы. Но что придумать, что?
— Нет, Леша, я не могу. У меня каждый день занятия.
И горделивый взгляд на Веру, она, конечно, специально застряла в ванной, оставив открытой дверь, подслушивает.
— С человеком, который честным трудом зарабатывает на хлеб насущный, тебе, конечно, неинтересно, — парировала она мой горделивый взгляд, — а для бездельницы времени сколько угодно.
— Ты становишься однообразной.
Вдруг подумала, что Вера всего на пять лет моложе Агафонова, а я считаю ее «вышедшей в тираж» в смысле всяких амурных возможностей. И если б мне сказали, что у Веры роман, я бы просто рассмеялась.
Утром наврала доверчивому Азарову, что нужно срочно проверить больных избирателей: кто на месте, кто в больнице. Пообещала построить графики в субботу.
— Только не подведи. У меня во вторник доклад в Пущино.
Рая со своим поразительным нюхом заподозрила что-то:
— Какие избиратели? Что ты мозги крутишь?
Меня била лихорадка нетерпения.
— Дай мне твою шапку. Только до обеда. К обеду вернусь.
— Возьми, но только ты мне очень не нравишься. Что Олегу сказать?
— Что… я пошла по квартирам.
— Очень удачное выражение, — фыркнула насмешливо.
С Олегом столкнулась на крыльце. Выскочил из машины без пальто, без шапки. Лицо багровое. Бассейн, финская баня. В шесть утра не лень встать из-за удовольствия погонять кролем, попариться «от души».
— Ты куда это?! — распахнул руки.
Ему было очень трудно врать. Просто невозможно. Белые
И оттого, что врать невозможно, приказала сердито:
— Зайдем в вестибюль, простудишься. Понимаешь, я все забываю тебе рассказать, что…
Стремительно подлетела девушка по имени Альбина. Аспирантка Агафонова. Красивая аспирантка.
— Олег, звонил Виктор Юрьевич. Ты ему обещал репринт своей статьи.
— Забыл! Вот черт, начисто забыл.
Держит меня за плечо цепко.
Альбина покосилась неодобрительно на его руку, а я тоже с ревнивым интересом уставилась на нее. Впервые увидела тогда, что Альбина действительно хороша, очень хороша. Длинная, узкая, в обтягивающих джинсах, скуластое загорелое лицо, сияние белых зубов, серых глаз, и все меняется в этом лице — цвет глаз, рисунок губ, правда, морщинки разбегаются сухими лучами у висков. Морщинки успокоили, но ненадолго. Вот она засмеялась, запрокинув голову, прикусила нижнюю губу — очень это соблазнительно получалось у нее. Значит, так же вот смеется с Агафоновым. Я так не умею. Видно, что ей очень нравится Олег, все косится и косится на его руку, и, когда ездила за границу, привезла ему очень редкие книги, ужасно он радовался.
Валериан Григорьевич сказал тогда:
— В мое время мы делали девушкам подарки.
— Она не девушка, она коллега, — не отрываясь от репродукций, буркнул Олег.
— Но книги дорогие, — не отступал Валериан Григорьевич, — очень дорогие.
— Я подарю ей монографию об иконах, она будет жутко рада, за мной не пропадет.
— По-моему, она немножко влюблена в тебя, — вступила Елена Дмитриевна.
Это, конечно, для меня было сказано, чтоб не думала, что Олег «на помойке валяется».
Но до меня тогда не дошло, а теперь вспомнила: «Да, ей действительно нравится Олег, значит, с Агафоновым ничего нет».
Это было началом ужасной муки, потом я ревновала его ко всем женщинам, особенно к прошлым, ревновала до ненависти, до умопомрачения, но тогда, стоя в вестибюле, не могла знать этого, только Альбину, с ее загаром, длинными, тонкими пальцами, не любила ужасно.
— Ты чего набычилась? — спросил Олег, когда она отошла.
— С чего ты взял! Ни капельки не набычилась.
— Нет, набычилась, — непонятно почему веселился он, — набычилась, я же вижу. Какие вы, бабы, смешные, ей-богу, как кошки фыркаете друг на друга. Просто смешно, как фыркаете и спины выгибаете.
— Она старая, чего мне фыркать.
— Вот-вот, ну конечно, она старая и бывалая, и очень уж эмансипированная, и жутко худая.
— Правда?
— Правда, правда. Просто верста какая-то.
— И морщин много.
— Жуть сколько, — он веселился как сумасшедший.
— Олег, хочешь, дай свою статью, я занесу Агафонову, он же мой избиратель, а я как раз в тот подъезд иду…