Зарницы красного лета

Бубеннов Михаил Семенович

— А ну, сожми меня! Силен ли? — Но сразу вырывалась: —• Медведь! Ты легонько!

Проходило несколько минут, и Наташа, будто вспомнив что-то, становилась задумчиво-строгой и гнала Мамая:

— Уходи! И больше не являйся!

Мишка отшучивался:

— Так я и послушался, жди!

— А я говорю, чтоб ноги твоей не было!

— Наташа, да ты что? У, дикая!

— Сгинь!

А приходил новый вечер — и они опять встречались Мишка чувствовал, что с каждым днем Наташа, внешне оставаясь неизменной, все больше и больше тянется к нему,

все больше начинает нуждаться в нем, и это радовало и окрыляло его... О, как жил в эти дни Мишка! От Наташи точно веяло свежим, бодря-щим ветром, а из-под ресниц ее струился такой теплый, согревающий сердце свет, что Мишка, побыв с нею часок наедине, уходил, не чуя под ногами земли.

Наступила ранняя весна. Случилось как-то так, что Наташа особенно сильно обидела Мамая. Не выдержав, он загоревал, долго не приходил к ней и буянил по деревне. А потом Наташа сама назначила свидание.

Они встретились в воскресенье за деревней, на опушке леса. В лесу было глухо, дремотно; на опушке, широко раскинув листья, влажно дышал орляк, а иод ним теплились фиолетовые цветы сонной травы.

Мишка и Наташа сидели на сухом пригорке. Разговор не ладился: говорили больше о мелочах, о том, что мало интересовало. Опираясь руками о землю и немного откинув голову назад, Наташа сказала:

— Сонная трава зацвела. Как рано! Ты знаешь: она от порчи. Надо будет нарвать...

— Ты что, порченая?

— Ага...— Наташа задумчиво засмеялась, оттолкнулась от земли, нагнула голову. Порченая, да! Муторно что-то, Мишепька, у меня в душе.

— Шпонь!

— Нет, себе в душу не плюнешь!

По опушке косо ударил лунный ливень. Ярко осветилось лицо Наташи, тускло замерцали ее черные волосы, почему-то заплетенные сегодня, после долгого перерыва, в девичьи косы. Пряча лицо от лупного света, Наташа строго спросила:

— А ты что буяпишь?

— Так...— уклончиво ответил Мамай.

— Не надо, Мишенька. Ишь разбушевался! А зачем? Не надо. Я не люблю. Не будешь, а?

— Полюбишь— не буду.

Не ответив, Наташа сунула руку под белую, в горошек, кофточку, спросила тихонько:

— Хочешь, я тебе подарю что-то?

— Покажи!

Наташа вытащила из-под кофты шелковый, обшитый кружевами кисет: сегодня она делала все, как девушка.

— На! Только люби...

— Наташа! Ух ты!..

Мамаю показалось, что внутри у пего что-то зазвенело. Он схватил Наташу и начал.целовать в губы. Опа задыхалась и отбрасывала его кудри.

— Родная моя...— шептал Мамай.

— Уйди!

— Наташенька!

— Уйди! — Наташа Еырвалась из рук Мишки и поднялась.— Господи, что я наделала! Ты мне всю жизнь перевернул!

Отряхнув юбку, она быстро пошла к деревне.

— Наташа! — закричал Мамай.— Обожди! — Он догнал Наташу, обнял за плечи:— Наташенька, дорогая, я сватов завтра пришлю!

— Не присылай! Откажу!

Мамай остановился и осмотрелся непонимающе, как хмельной. А ночью он снова буянил в деревне.

В эту ночь отец Мишки — Василий Тихоныч — долго не мог

уснуть. Прислушиваясь к гомону молодежи у пруда, строго говорил жене:

— Мишка-то... вон что делает! Слыхала? Что сопишь, слышишь, что сказываю?

— Слышу, слышу...

— Ты толком говори, как образумить?

— Толком и говорю: женить пора, что уж...

А утром Мишка сам неожиданно заговорил о женитьбе. Улучив момент, когда отец остался в горнице один, он сел у стола и твердо сказал:

— Ищи сватов, тять!

" Отец обрадовался:

— Дело, сынок, дело! — Он тоже подсел к столу.— Мы уж с матерью толковали. Сватов мы живо найдем. Сосватать — не лошадь променять. А кого сватать?

— Наташу Глухареву.

Василий Тихоныч встал:

— Иди опохмелись лучше! Или девок мало?

— Как хошь. Могу в отдел уйти.

— Мишка! —Василий Тихоныч побледнел.— Хозяйство рушить? Не позволю!

— Ты не ругайся, тять...— спокойно и властно сказал Мишка.— Раз я задумал — сделаю.

Через три дня Мишка добился согласия отца. Василий Тихоныч побоялся, что упрямый Мишка, единственный сын, действительно уйдет из дому. К Наташе отправилась известная сваха Манефа. Вернулась она скоро и, только переступив порог, ехидно пропела:

— Пожалуйте, женишок... отказ.

— Что? — вскочил Мамай.

— А то... От ворот — поворот...— издевалась Мапефа.— Позор на всю деревню! Спасибо, этого со мной не бывало! Толку нет уговорить бабу, а туда же — жениться.

— Нет, ты погоди...— перебил Мамай, двигая бровями.

— Погожу. Годить — не родить. Ну?

— Что же она?

— А то, что не идет, вот и все!

Не слушая, Мамай вырвался в сени. «Так...»— сказал он, сжимая челюсти. Забежал в чулан, отыскал спрятанную в мочало бутылку с самогоном. Не отрываясь, опорожнил из горлышка. Ядовитое зелье быстро ударило в голову. Мамай устало опустился было на ларь, но сразу поднялся, потряс кулаками.

— Так, значит!— И вылетел на улицу.

Где-то за околицей тихонько всхлипывала гармонь. Стадо гусей, заночевавшее на улице, с гоготом поднялось с земли. Гуси путались под ногами Мамая, взлетали, хлопали, крыльями, а он бежал и раскидывал их руками. Выхватив из ограды соседа березовую жердь, Мамай кинулся на окраину деревни. Подлетев к избушке, стоявшей на отшибе, он Начал хлестать жердью по окнам:

— А-а, ведьма! На, на, получай!

В избушке заголосила женщина.

— Обманула?! — гремел Мамай.— На, получай!

— Грабют! Караул!— доносилось из избушки.

— Не кричи, ведьма, не кричи!— Мамай откинул жердь, подошел к разбитому окну, погрозил:— Смотри, а то возьму и столкну твою хибару в овраг, тогда будешь знать! Ты мне что наворожила? Пойдет! За что я тебе муки таскал! Обманула, ведьма старая!

Расправясь со старухой ворожеей, Мамай вернулся в деревню и направился к пруду, где жила Наташа Глухарева. У ее избы он остановился и сказал вслух:

— Так... Что же делать?—И вдруг быстро решил:—Опозорю!