Зарницы красного лета
Шрифт:
Испуганно оглянулся. На барже — никого. «Почудилось»,— подумал Серьга Мята, встал, опять зашагал вокруг кают. Туман поднялся такой, что все окружавшее баржу потерялось из виду. Даже буксира, стоявшего совсем близко, не видно было — чуть пробивались во мгле его сигнальные огни. Казалось, все, что было твердым и прочным, по чьей-то злой воле потеряло свои формы, растворилось в душной мгле — весь мир стал зыбким, текучим...
«Ну, затуманило!»
Серьга Мята опять сел на дрова. Закурил. И снова пад ухом хриплый шепот: «Своих убиваешь?»
Серьга вскочил, пошел к борту...
XXI
Лодка отошла от берега. Небольшая
— Не уйдет?
— Куда она уйдет?— ответил Камышлов.— При таком-то тумане?
Отстав от каравана барж близ Гремячки, партизаны передневали у знакомого бакенщика и вечером видели, как мимо прошла баржа с виселицей. Вскоре над рекой стал подниматься туман. Было ясно: баржа где-нибудь поблизости встанет на
якорь. За дорогу партизаны вдоволь наговорились о плане налета, все обдумали до мелочей. Теперь плыли молча, осторожно. Сырой туман, сливаясь с водой, поглощал все, что было вокруг.
Плыли долго, и все продрогли. Вдруг лодка ударилась правым бортом об уступистый берег, забороздила, сшибая комья эемли, накренилась, зачерпнула воды.
— Ну ночь!— проворчал Василий Тихоныч.
— Тихо! Огни! — приглушенно крикнул Мамай,
— Где? Где?
— Это она. Разувайтесь.
Гребцы закинули весла в лодку; ее медленно сносило течением. Все напряженно всматривались в туман, стараясь определить, далеко ли до баржи, над которой чуть заметно мерцал в тумане огонек. Мишка Мамай ощупал в кармане наган, стал снимать лапти. Смолов, Воронцов и Камышлов тоже быстро сбросили лапти, осмотрели оружие. Но Змейкин все еще сидел неподвижно, посматривая на приближающиеся огни буксира и баржи.
Ну а ты что же?— спросил Мамай.
*— Я? Я сейчас...
Но Змейкин так суматошно искал что-то в лодке и отвечал таким тоном, что Мамай, понял: он ничего не ищет, а только оттягивает время.
— Что же ты? Испугался?
— Не о том разговор,— ответил Змейкин, бросив обшаривать дно.— А все же, правду сказать, мудреное дело.
— Брось! Наверняка возьмем!
— Наверняка только обухом бьют, да и то промах дают.
Тюха ты!
— Не тюха, а...
— Ты... что же, а?— медленно, сухим голосом сказал Мамай.— Хочешь, ссадим? Хочешь?— Он так стиснул руку Змей-кина выше локтя, что тот с ужасом откинулся к борту.— Понял?
Партизаны зацыкали:
— Тише вы, нашли время...
Сжимая в руке наган, Мишка Мамай нервно подрагивал — скажи Змейкин еще слово, и он бы выбросил его за борт.
Лодка двигалась бесшумно. Сигнальные огни буксира и баржи, казалось, не приближались, а только едва заметно поднимались выше.
Туман обманул: силуэт буксира внезапно поднялся перед лодкой. Мамай вскинул руку:,
— Стоп!
Время было позднее — за полночь. Буксир, окутанный туманом, спал. Лодка неслышно прошла мимо. Партизаны сидели затаив дыхание. Могло показаться, что по реке плывет не лодка с людьми, а большая суковатая коряга. Грести нельзя: часовой услышит скрип уключин и плеск воды. Остановиться тоже нель-
353
12 М. Бубеннов
№ — течение несет. Минута приближения
Василий Тихоныч показал подлинное мастерство старого речника: лодка беззвучно и точно подошла к барже. Мишка Мамай ловко схватился за лесенку, висевшую у борта над самой водой. Причалили. Стали слушать. На барже было спокойно. В густом тумане медленно таял огонек сигнального фонаря, тускло освещая виселицу с двумя повешенными.
— Иду!—шепнул Мамай.
Осторожно снял пиджак и фуражку, положил на дно лодки. Держа в руке наган, поднялся по лесенке и, переждав минуту, выглянул на палубу.
Пустота. Тишина. Туман.
Каждое мгновение Мамай ждал шороха на барже, но оп не боялся встречи и схватки с часовым. Он был уверен: сейчас именно часовой должен испугаться от неожиданности. А пока перепуганный солдат соберется выстрелить, он, Мамай, многое успеет сделать. Но часовой не показывался. Мамай легонько кашлянул. Тихо.Часовой медлил. «Вот тварь!—выругался про себя Мамай.— Спит или... Все равно надо идти». Вскочив на отсыревшую палубу, Мамай несколько секунд стоял неподвижно, потом, пригибаясь и высматривая, мягким звериным шагом направился прямо к каютам, готовый при малейшем шорохе сделать резкий прыжок вперед.
Быстро обошел каюты.
— Спят, мерзавцы!— Мамай прошептал это с таким выражением, будто и в самом деле сожалел, что на барже не оказалось часового.
Остановился у дверей одной каюты, послушал — там сопно храпели солдаты. Взмахнул рукой. Смолов, наблюдавший за Мамаем, проворно выскочил на палубу, за ним остальные партизаны. Василий Тихоныч остался в лодке и, словно ожидая бури, потуже натянул картуз на взмокшие волосы.
Взяв у Смолова небольшой ломик, Мамай, пробежав на корму, нашел люк, опустился около него на колени, осмотрелся: всюду белесая, неподвижная, непроницаемая муть. Торопливо ощупал тяжелый замок.
«Ну заковали!..»
Откинув мокрые волосы со лба, Мамай попытался поддеть ломиком накладку. Попробовал с одной стороны, с другой —нет, не подденешь. За одну минуту Мамай взмок и, устало, бесцельно глядя на туман, отложил ломик в сторону.
«Что же делать?»
На миг Мамай увидел картину ночного трюма: в темноте — тяжкие вздохи и стоны, хруст соломы, бессвязные, бредовые слова...
За бортом глухо всплеснулась вода. Мамай встрепепулся: «Белуга, будь она проклята!» И вдруг вспомнил: рядом, на стене каюты, развешаны пожарные инструменты. В Мамае все затрепетало от радости.
Топор нашел быстро. Кое-как поддел накладку и, торопясь, сильно рванул за топорище,— гвозди взвизгнули так, что Мамая будто прожгло с ног до головы.
Откуда-то с лаем вырвалась собака. Мамай вскочил, пинком подбросил ее на воздух...
Враз ожили каюты, заскрипели двери, раздались крики солдат, послышались выстрелы...
Испортил все дело Змейкин. Он струсил и, крича, шмыгнул с палубы в лодку. Из дверей каюты, у которой стоял на карауле Змейкин, вырвались солдаты. Они налетели на Смолова и сшибли его с ног. Смолову удалось все же каким-то чудом выскользнуть из груды тел и отскочить к борту. Услышав крики в лодке и решив, что друзья ждут только его, он стал спускаться по лесенке. Тем временем на палубе все еще катался храпящий и стонущий клубок: солдаты думали, что бьют Смолова, а били своего — водолива Мухина, который, в отличие от других, был не в белье, а в синей куртке.