Зарницы красного лета
Шрифт:
— Нет,— ответил я совершенно серьезно, почему-то считая теперь, что ту боль, какую мне причинили шершни, на самом деле нельзя и считать болью.
Спутниками отца оказались Иван Елисеев (не то первый, не то второй) и наш совратитель Филька, считавшийся ординарцем командира отряда. Они тоже были в чужой, сильно поношенной одежде, где-то раздобытой из милости. Сильно похудевший Иван Елисеев бесцельно держал в руках, положенных на колени, лишь слегка надкусанный ломоть арбуза, опустив над ним голову, скрывая от людей свои глаза; видно было, что он и хотел бы утолить жажду арбузной влагой, но у него нет сил донести
— Сварить похлебки? — предложил гостям дедушка Харитон.— Оголодали небось?
— Не надо, у нас хлеб был,— ответил отец.— Вот арбузов еще давай.
— Откуда же вы сейчас-то идете?
— Из Шаравиной. К родне заходили. Там нас и приодели как могли. А то ведь мы явились туда в одних подштанниках. Прямо стыд и срам. Пришлось ночи в бору дождаться, чтобы явиться людям на глаза.
Филька взялся хозяйничать — разрезал свежий, спелый арбуз на круиные куски, а дедушка вынес из шалаша каравай хлеба и, полагая, что уже соблюдены все правила гостеприимства, со вздохом начал расспросы:
— Значитця, мужики, побили вас?
— И вспоминать горько! — теперь очень тихо ответил отец.
— Насмерть, дядя Харитон, били,— пояснил Филька, считая, что о случившемся надо говорить более откровенно.
— Как же так вышло, мужики?
— Ефима Мефодьевича с нами не было...— Отец преклонялся перед Мамонтовым давно, но особенно после встречи с ним в Солоновке.— С беляками надо умеючи воевать, у них вон сколько оружия! А что мы с одними пиками? Случилось бы сойтись врукопашную — тогда другое дело. А белякам зачем ходить врукопашную? Они косят из пулеметов. Обошли с флангов и погнали в озеро.
— После бани — купаться,— съязвил все же Филька.
— Из наших-то немногие успели добежать до озера,— продолжал отец, не одобрив взглядом неуместное Филькино зубоскальство.— Мы как раз на левом фланге стояли, дальше всех от него. Нам больше всех и досталось. Спаслись те, какие успели удариться в степь да в камыши на курье. А что толку, если кто и добежал до озера? Его не переплывешь. Кто успел найти какую-нибудь доску или бревнышко, тот спасся. А кто так бросился, со страху, тот и потонул, понятно.
— Я успел бы добежать и не утонул бы,— возразил Филька, очевидно тяготившийся своей непривычной степенностью.— Да как я мог вас бросить, дядя Семен, раз я вам ординарец?
Я очень даже понимаю воинскую дисциплину! А вас не у зовешь! Наши уже все пики побросали, а вы... Все кричите, кричите, воп как охрипли! А как же с беляками биться голыми-то руками?
— Да, паника была,— с горечью и неохотой признал отец.— А это в бою страшное, оказывается, дело. Солдат уже не солдат, а так, можно сказать, несчастный, больной человек. Такого хоть связывай, у него уж глаза побелели! И винить такого нельзя. Одно слово — паника. Воинская болезнь. Из-за нее много наших погибло.
Иван Елисеев, все время будто дремавший от бессилия, вдруг затрясся всем телом и выронил из рук ломоть арбуза.
— Братана убило,— сообщил отец шепотом.
— Де неужто? — воскликнул дедушка Харитон.— Вот беда-то! Вот беда! А которого же из них убило?
— Старшего!
— Стало быть, это младший,
Иван второй Елисеев, который обычно звался Ваныпей, все еще тихонько плакал, и все постепенно примолкли. Дедушка Харитон молча пододвинул отцу свежий пласт арбуза, но отец на этот раз даже не дотронулся до него рукой.
— Эх, ясно море!
– —прошептал он немного погодя.— Золотого парня сгубили! Я его видел, как началась атака.
— Вот тогда его и поранило в грудь,— вдруг заговорил Вань-ша Елисеев, впервые подняв заплаканное лицо.— Я его на себе ташшил. Ото всех отстал, а ташшу. Остановился передохнуть, гляжу, а он уж и неживой. Тут и меня сбили с ног. А если бы братку не убило, мы тоже бы уплыли за озеро.
Дедушка Харитон и перед Ваныпей положил пласт арбуза, но отец сказал:
— Не будет. Два дня ничего в рот не берет.
— Родной крови нахлебались,— словно распалясь, выгово-* рил Филька.— После нее до еды ли?
— Опять ты! Утихни! — попросил его отец, и стало ясно, что именно он удерживал Фильку от излишней болтливости.-** Далыпе-то вот как было дело, если начистоту...— Он собрался-таки с силой, чтобы поведать о беде.— Пригнали нас стадом в Буканку. Набили полную школу — стены трещат. Все едва на ногах стоят, со всех ручьями пот льет, а тут дышать нечем! Под утро давай все шуметь, ломиться в двери. Ну ладно, дождались, выгнали нас на площадь, выстроили в две шеренги. Тут офицерье и давай выхватывать нас, командиров, из строя. А всех нас, как пи говори, видно, и по военному обмундированию, и по сапогам, и по ремням. Ну, тут же все содрали с нас, оставили в одних подштанниках. А заодно — кого в ухо, кого в зубы, а кого пинком ниже живота. Одним словом, видим — с нас и начнут. И начали бы, да подбегает молоденький офицерик и кричит: «Этих приказано сначала на допрос! Давай гони!» Отогнали
нас — восьмерых, кажись, если ие отшибло память,— в сторону, усадили па землю, приставили часовых. А допрос-то, видать, пока некому делать. Окунев-то, видать, отсыпался после боя и выпивки. А у офицерья руки чешутся, души крови просят. И вот мы сидим, как окаменели. Ни рукой, ни ногой не можешь пошевелить — нет никаких срш! А сердце так и оглушает — в голове сплошной шум. Одни глаза живы. Глядим — выводят из каждого ряда по четыре человека, начиная с правого фланга, и тоже наголо раздевают. Окружили и погнали. Я и стрельбы-то не слыхал: опомнился — лежу на земле, а меня пинками катают...
Видя, что отец не может продолжать, Филька сказал:
— И опять давай выводить! Опять восемь человек!
— Я как раз на правом фланге стоял,— заговорил Ваныпа Елисеев негромко и печально.— И все молил бога: «Пускай выведут меня, пускай тоже убьют!» Не дошла моя молитва...
— Да ты чо? В уме ли был? — поразился дедушка Харитон.
— В уме. Я не хотел живым оставаться. Без братки.
— Миновало, стало быть, слава богу!
— Гляжу я, по расчету выходит, что попадет под расстрел мой сосед,— продолжал Ваньша Елисеев.— С бородой уж дядя, в годах. Гляжу, а он весь трясется, шепчет: «Господи, детишки у меня, детишки!» Хотел я встать на его место, да унтер оттолкнул меня, сказал: «Дурак! Тебе повезло, ну и стой на месте! Ты по глупости попал, а он с умом!» Вот как миновало. Убивался тот дядя, даже идти своими ногами не мог...