Зарницы красного лета
Шрифт:
— Все на большие заритесь, а зря,-— учил нас дедушка Харитон.— Сейчас, какие помельче, да если еще черные, те как раз и поспелее.
От шалаша под сосной, по чистой меже, была проложена тропа в низину, к согре. Здесь у дедушки был устроен колодец со срубом из ошкуренною осинника, с тесовой крышкой. Он был неглубок — до воды, пожалуй, можно было дотянуться даже рукой. В воде висело на веревке полузатопленное ведро, повязанное тряпицей. К нашему удивлению, на дне ведра поверх не-скольких пригоршней песка, служившего грузом, лежала ощипанная и, вероятно, слегка подсоленная утиная тушка.
Тут уж мы в один голос:
— Деда, где взял?
— Поймал,— ответил дедушка
Начинались какие-то чудеса.
— Не верите? — переспросил дедушка Харитон и, опорожнив ведро, зачерпнул воды.— Сейчас утиные стаи летают кормиться в степь, на хлеба. Летят, когда уже стемнеет, низко над бором. Скоро сами увидите. И вот как только с высоты завидят, что опушка близко, тут они сразу же вот так, как с горки, скользят вниз, к земле, скорее садиться на поля. Там уже косят ячмепь, овес и просо. Ну а вдоль опушки, сами знаете, идут телефонные столбы, висят провода. В темноте-то их не видно. Несется стая, да как врежется в провода — тут, бедные, и бьются, ломают себе крылья. Лисы бегают, подбирают. Ну и я хожу.
За время, пока мы бродили с дедушкой Харитоном, наша досада на то, что нас отправили из села, утихла. Оказывается, на бахчах было даже очень интересно пожить, тем более что наступила арбузная пора. К тому же, что совсем уж неожиданно, тут можно было полакомиться и любимой утятиной. Когда же был разведен, как в ночном или на рыбалке, у шалаша костерок да подвешен на таган котелок, нам и совсем стало хорошо.
Ужинали при свете вечерней зари. Мы и оглянуться не успели, как весь бор залило малиновое половодье. Оно охватило нашу поляну со всех сторон. Одинокая сосна с жилищем шершней, стоявшая среди поляны, горела начищенной до блеска красной медью, а крона ее занималась чистым пламенем. И даже арбузы на бахчах поблескивали, густо облитые заревой глазурью. Давно я не видал такой сказочной зари — может быть, она была последпей летней зарей. Отполыхала она быстро, крылато. Вокруг нашей поляны вскоре все скрылось в густой су-меречи. И казалось, что из этой сумеречи вот-вот выглянет лесной леший или зашипит кикимора — в те далекие годы мы, деревенские мальчишки, еще очень верили в разную чертовщину.
Но тогда, у дедушкиного шалаша, ожидалось это только с любопытством, без всякого страха. Над нами весело вился дымок костра, его огонь освещал широкий круг под сосной, и нам казалось, что по краям поляны лежит незримая черта, через которую не могла ступить ничья чужая нога. Дедушкино жилье, его земля, его хозяйство — все было неприкосновенным, над всем была только его власть. Потому дедушка даже и не оглядывался по сторонам: он знал, что никто не смеет ступить в его владения. Он поглядывал только на нас, без устали трудившихся над арбузами.
— Вы чо, мужики, ладно ли с вами? — заговаривал он с беспокойством.— Это который вы уже уплетаете? Уж не третий ли?
— Третий.
— Мотрите, мужики, арбузы-то большие, недолго и до беды. Уплывете ишшо ночью из шалаша.
— Не уплывем!
— Дак вы чо, обжоры, чо ли? Как вы зайцев-то гонять будете?
И правда, тяжело нам было подниматься от костерка. Мы без всякого интереса, часто спотыкаясь в темноте от напавшей сонливости, ходили за дедушкой Харитоном по межам и поочередно, давая друг другу время на передышку, пускали в дело свои трещотки. Впрочем, вряд ли был толк от нашей трескотни. Если зайцы и убегали с бахчей, то, конечно, недалеко, а когда мы уходили — спокойненько возвращались обратно: им хватало ночи. Но не скажу, чтобы от них была большая потрава на бахчах. Скорее всего это заделье было придумано
Засыпая, я вновь увидел вечернюю зарю. Она полыхала над бором еще более буйно, чем после захода солнца. И откуда-то из этой волшебной зари на нашем белом длинногривом коне все скакал и скакал ко мне яснолицый, кареглазый отец, скакал с веселой улыбкой и какой-то радостной вестью.
ВОЙНА ЕСТЬ ВОЙНА
I
Крестьянин не может проспать восход солнца. Будто самой природой установлено нерушимое правило, по которому великий труженик земли, отчего он и зовется земледельцем, должен встать спозаранок, чтобы на ногах, а еще лучше в работе встретить жизнетворящее небесное светило, тем самым оказав ему особую честь.
Подняв нас на зорьке, хотя в том не было никакой необходимости, дедушка Харитон заставил сходить еще до завтрака на тракт, у которого проходила'телеграфная линия, и поискать несчастных уток, попавших в беду ночью.
— Пока их лисы не растаскали,— пояснил дедушка Харитон.— Идите по обе стороны от линии и глядите, где перья на земле. Какая если шибко убилась, тут и лежит, а подранки — те в стороны уходят. Завидят вас — забьются, побегут...
Босые, подсучив штаны выше колен, чтобы не замочить в росной траве, мы отправились к опушке бора. В сотне шагов от нее шли телеграфные столбы, между ними в два ряда висели провода. А сразу же за трактом виднелись скошенные полосы ячменя и овса: кое-где уже стояли суслоны, но большая часть скошенного хлеба еще не была связана в снопы и лежала в россыпи.
Мы решили идти не против утреннего, сильно ослеплявшего солнца, а в сторону села. Несколько минут мы шли, стреляя глазами по сторонам, но нигде нам не попалось даже утиного пера. Не вытерпев, мы начали покрикивать друг другу, а потом и сошлись под линией.
— Может, обманул?— засомневался Федя.
— А утку-то ели!
— Может, ему дал кто?
— Пойдем поглядим еще на полях.
На десятине, где не было суслонов, мы издали заметили какой-то бугор, едва прикрытый реденько раструшенным скошенным ячменем. Что такое? Откуда на пахоте бугор вроде могилки? Подошли и видим: рядом с ним — узкая яма, тоже прикрытая ячменной россыпью, но с краю в ней зияет большая дыра. Мы бросились к яме, заглянули в нее и обомлели: на дне ее трепыхались, не в силах расправить из-за тесноты крыльев, две кряковые утки.
— Вот язви их! — обрадованно заулыбался Федя.— Удумали!
— Да ты гляди, вон там еще яма!
Во второй яме сидела одна утка, в третьей было пусто, но в четвертой — опять две...
— Знать, много тут утей бывает! — воскликнул Федя.
— Что делать будем?
— Давай заберем по одной — и пошли!
— Чужие ведь...
— А поди-ка, опи его! Боговы! Накопал тут, жадюга!
Федя уже спустил в яму ноги, но я вдруг увидел, что от
села трактом скачут какие-то верховые, за ними высоко вздымается пыль. И я схватил Федю за плечо.
— Вершни скачут! Хозяева!
— Бежим!
Мы стремглав бросились с поля через тракт, но у первого же телеграфного столба в изнеможении свалились на землю.
Верховые на разномастных конях шли крупной рысью. Их было четверо. Ош! проскакали, даже не взглянув в нашу сторону, и тут у Федн как-то странно округлились глаза. Глядя на меня, оп почему-то прошептал:
^ Пикари!
Когда пыль, поднятая верховыми, осела, мы разглядели, что от села движется большой обоз, и сразу догадались — гуселе-товский отряд Красной Армии выступил в поход. Он идет бить Колчака.