Зарубежная литература XX века: практические занятия
Шрифт:
Бернард – самый легкий из них человек, общительный, красноречивый. Бернарду важны слова, в которые он облекает собственную жизнь и которыми зачаровывает окружающих. Он мечтает создать «настоящую, стоящую историю», он женится по любви и имеет детей. Бернарду для самореализации не хватает глубины и ясности Невила, чей образ ассоциируется с разного рода режущими предметами (ножи, ножницы служат метафорами для его проницательности). Невил живет в мире книг и идей, он признанный поэт, и его способность страстно сосредотачиваться на чем-то (или ком-то) одном служит залогом его достижений в духовной сфере.
Луис с его комплексом буржуазного происхождения жаждет быть принятым в обществе, он самый житейски озабоченный из мужчин и одновременно самый одинокий. Он устроен
Сьюзен ненавидит город и любит свою ферму, с удовольствием ведет жизнь матери семейства и хозяйки, она воплощает стабильность земного, естественного существования, но и в ее до краев заполненной жизни есть место неудовлетворенности: «иной раз так надоест простое счастье, и наливающиеся груши, и дети, вечно разбрасывающие по дому ружья, весла, книжки, завоеванные в награду, и прочие прелести. И не знаешь, куда деваться от самой себя. От своего прилежания и бессовестных повадок мамаши, под защитным, ревнивым взглядом собирающей за длинным столом своих родных деток, только родных».
Основательности фермерши Сьюзен противопоставлена легкость горожанки Джинни с ее рефреном: «Я дрожу. Я пляшу. Я мерцаю», на ее огонек со всех сторон слетаются мужчины, она вся во власти своей телесности, во власти эротики. Для Роды же жизнь – мука, она не в состоянии обрести себя и соотнести себя с миром, она склонна к мистике и постоянно сравнивается с нимфой, с тенью. Заставляющая себя переносить общество других людей, по-настоящему спокойная только наедине с собой, в своей постели, Рода представляет в романе расколотое сознание на грани безумия, она ощущает себя смятой бумажкой, которую сквозняк волочит по бесконечным коридорам, и кончает жизнь самоубийством.
В заключительной части романа Бернард выступает коллективным биографом этого дружеского кружка, набрасывает то, «что мы самонадеянно именуем "характеры наших друзей"». Вулф в романе делает то же самое для группы Блумсбери. Сьюзен – портрет ее сестры Ванессы Белл; Луис напоминает одновременно Леонарда Вулфа и Т.С. Элиота; Невил обладает чертами Литтона Стрейчи, одного из основателей группы Блумсбери, чью смерть Вулф так тяжело пережила в период работы над романом. Джинни отчасти списана с той же светской дамы Китти Макс, которая послужила моделью для Клариссы Дэллоуэй, героини более раннего романа Вулф, кроме того, Джинни – это домашнее прозвище самой писательницы. Рода представляет болезненные аспекты психики Вулф.
Все шесть персонажей романа вращаются вокруг харизматической фигуры их общего, рано умершего в Индии друга Персивала точно так же, как в кружке Блумсбери царил культ покойного брата Вирджинии, Тоби. Таким образом, роман может быть прочитан не только как биография шести главных героев, но и как вымышленная автобиография, в том смысле, что каждый из персонажей представляет какую-то черту авторского «я». И здесь лежит принципиальный контраст между Вулф и тем же Джойсом.
Вулф полагала, что Джойс одержим проклятым эгоистическим «я», что его интересуют только неповторимые, уникальные аспекты индивидуальности. Напротив, сама она больше всего интересовалась тем, как личность взаимодействует с внешним миром, с другими, и по поводу «Волн» она писала: «Я имела в виду, что в каком-то смысле все мы представляем собой единство, а не отдельные индивидуальности. Подразумевается, что все шесть персонажей – одно целое. Я все больше ощущаю, как тяжко собрать себя в какую-то одну Вирджинию, тем более что Вирджиния, в чьем теле я в данный момент живу, в высшей степени чувствительна ко всем проявлениям отдельности в людях. Я хотела создать впечатление единства».
О том же говорит Бернард, ожидая в ресторане Персивала: «Чтобы стать собой (я заметил), я должен отразиться. Прогреться в свете чужих глаз, а потому не могу даже с уверенностью определить, что я, в сущности, такое». Эта динамика взаимосвязи между отдельным человеком и его окружением еще
Эти рассуждения Бернарда предвосхищают концепцию французского философа Э. Левинаса, согласно которой, чтобы осознать свою самость, человек нуждается в зеркальном отражении своей личности в окружающих. Без другого нет себя, и такое решение проблемы личности выделяет Вулф из всего модернизма, она по-новому вписывает своих героев в человечество, ей претит излишнее раздувание самобытности, как явствует из слов Бернарда:
А теперь вот я спрашиваю: «Кто я?» Я говорил про Бернарда, Невила, Джинни, Сьюзен, Роду и Луиса. Кто же я – они все вместе? Или я – неповторимый, отдельный? Сам не знаю. Мы здесь сидели, все вместе. А теперь Персивал умер, и Рода умерла; мы разделены; нас здесь уже нет. Но я не вижу препятствия, которое нам мешает. Не чувствую между ними и собой разделенья. Вот я говорил и думал: «Я – это вы». Самобытность, с которой все мы так носились, личность, которую мы так раздували, – хватит, зачем все это.
Каждый из монологических голосов романа бесспорно узнаваем и наделен собственной индивидуальностью, но в моменты наиболее напряженной духовной жизни, в моменты прозрения, границы индивидуального сознания исчезают, и «я» становится частью некоего мистического целого, которое превосходит любые физические и пространственные рамки.
Для такой концепции личности позитивистский роман с его строгими причинно-следственными связями не подходит, и личность у Вулф строится не по линейному закону саморазвития, а включает в себя истории всех связанных с нею людей. Вулф сочиняла роман, слушая музыку Бетховена (его имя не случайно дважды появляется на страницах «Волн»), и индивидуальные монологи звучат не как разноголосица отдельных мелодий, а сливаются в единую, сложно оркестрованную симфонию. Это особенно очевидно в сценах, связанных с Персивалом: в первой, когда всем персонажам около двадцати пяти лет и они провожают Персивала в Индию, где он вскоре умрет; и во второй, когда в зрелом возрасте они обедают в Хэмптон-Корте и вспоминают своего друга.
Персивал – единственный персонаж в романе, данный исключительно через восприятие других, центр притяжения для них именно потому, что в нем нет внутренней раздвоенности и саморефлексии прочих персонажей. Персивал, с их точки зрения, – герой, капитан школьной команды по крикету, спортсмен, охотник, воплощение имперского духа, нормальности. Персивал создан по тем самым законам определенного, даже литературно-условного характера, которые Вулф опровергает во всех остальных персонажах. И все устремляются к Персивалу, как к оплоту стабильности, подобно тому, как мотыльки слетаются на свет лампы. Пока Персивал не появляется в ресторане, каждый ощущает какую-то нехватку, пустоту, чувствует себя картонным силуэтом на фоне декораций, а с его появлением они превращаются в единое целое, он – их проводник в мир предметов и физических явлений, в его присутствии замолкает субъективность, и все члены кружка гармонично дополняют, завершают друг друга.
В образе Персивала видно, что хотя модернисты считали представление о неизменности, объективности человеческой личности устаревшим, ностальгия по этой объективности, по «совершенному человеческому существу» была свойственна и им. Но связанные с Персивалом (и в меньшей степени с Луисом) идеи контроля, авторитета, власти вступают в противоречие с преобладающей в романе концепцией личности как разноуровневых пересечений множественных «я», как вечного потока, круговорота. Любая упорядоченность этого потока может быть только ложной, кажущейся, и нелепая, случайная смерть Персивала (его лошадь споткнулась о кротовую кучу, он упал и разбился) символизирует нежизненность его позиции и тех идеалов, которые он представлял.