Зарубежный детектив - 88
Шрифт:
— Да нет, все в норме, — ответил он, — но проверить никогда не вредно. Доеду.
Капот с грохотом захлопнулся. Он, как бы ища чего-то. огляделся и шагнул в заросли кустарника. Упакованные в пластик микрофильмы словно огнем жгли карман пиджака. Среди орешника торчал давно забытый межевой знак, это и был тайник. В определенные дни недели до определенного часа ему надлежало оставлять информацию — вот все, что он знал. Уже много лет и дни, и часы пе менялись. Только стоянки вдоль шоссе чередовались да тайники. Дупла деревьев, скворечники, скамейки, рекламные щиты и тому подобное. А
Настороженный взгляд по сторонам. И пакетик скользнул в ямку. Записки для него там не было.
Он спокойно вернулся на стоянку. Покончив с завтраком, семейство заталкивалось в безнадежно перегруженный «трабант». Он усмехнулся, сел в свой «вартбург», включил двигатель и поехал прочь.
Спустя несколько часов на стоянку вырулил серый «мерседес» и мягко затормозил почти на том же месте. Из машины вышла молодая пара в больших солнечных очках. Он исчез в кустарнике, а она меж тем застелила салфеткой стол, за которым утром завтракало семейство, достала из багажника термос ароматного кофе и коробку с бутербродами. Он вернулся, и оба сели к столу.
— Вкусный у тебя кофе, — сказал он, — как всегда.
— Конечно.
Теперь оба знали, что все в порядке и что с этой минуты начинается их задание: доставить пленки в Западный Берлин. В тот же вечер пленки были проявлены… Лаборант с интересом склонился над проступающими на бумаге цифрами, графиками, строчками текста.
10
Из клиники майор Бауэр поехал прямо в управление. Опрос персонала и пациентов никаких зацепок не выявил. Никто ничего не слышал и не видел, у подозреваемых было алиби, следствие зашло в тупик. Что ж, будем думать дальше.
Не кабинет, а клетушка какая-то, мысленно посетовал майор. И страничку календаря опять забыл перевернуть. Так и глядит на него старинная географическая карта «Nova territorii erfordiensis» Йоханна Баптиста Хомана[2], 1762 год. Первый вариант этой карты еще лет на пятьдесят старше. Бауэру нравились эти гравюры. Вот он, Эрфурт, — между уездом Алах, Мюльбергом, Готой и владениями Шварцбургов. Он перевернул лист, бросил безразличный взгляд на «Carte de la Sicile» 1784 года. Такие календари ему каждый год дарила жена.
Майор шагал от письменного стола к окну и обратно. Приводил в порядок мысли и факты, которыми располагал. Ему очень недоставало обер-лейтенанта. Гипотезы куда легче выдвигать в разговоре, особенно если можно поспорить по отдельным их пунктам.
Он начертил схему, для начала объединив участников вокруг старшего врача Бергера, поскольку все они были с ним связаны — либо как пациенты, либо как сотрудники.
Положительные связи майор помечал синим, отрицательные — красным, чтобы они больше бросались в глаза. Красная линия здесь была только одна: Браун — Бергер.
Поэтому следующим центром стал Браун. На этом листке линии почти сплошь были красные. Майор задумчиво рассматривал свои схемы. Так ли уж в самом деле безвинен доктор Браун? Вопросы, вопросы, сколько же их! Какое отношение Браун имел к обеим жертвам?
Майор видел два возможных мотива: зависть к научным достижениям других и ненависть самоуверенного отщепенца-одиночки. Но зачем тогда фотографировать материалы? Чтобы сделать на этом бизнес? Выходит, здесь в какой-то мере еще и промышленный шпионаж? Он не смел дать однозначный ответ на эти вопросы.
Второй мотив, быть может, ревность или разочарование, а отсюда — аффективная ненависть отвергнутого влюбленного. Этим можно объяснить убийство Гальбах. А вот убийство того молодого человека?
Что, если первый мотив предназначен для маскировки, для отвода глаз?
Майор Бауэр поднял телефонную трубку.
— Доктор на месте? Пусть зайдет ко мне, прямо сейчас.
Вендланд пришел, как был, в халате. Без приглашения опустился на стул. Звания для него ничего не значили. Он вопросительно смотрел на майора и его художества, которых набралось уже четыре листка. На последних двух схемах центрами были жертвы.
— Доктор, у меня тут возникла одна сложность, — начал майор. — Допустим на минуту, что Браун — я вынужден считать его подозреваемым, с тех пор как отпал доктор Берн, — убил Гальбах по причине обманутой любви. Вариант возможный, и кое-какие улики говорят в пользу этого, в частности душевное состояние Брауна. Но меня смущает совсем другое: мне попросту претит видеть во враче убийцу. — Бауэр взглянул на Вендланда и быстро продолжал, не дав ему открыть рот: — Ведь каждый студент-медик учится делать людям добро, помогать им. Клятва Гиппократа, нравственная основа врачебной деятельности, исключает поступки, наносящие пациенту ущерб. Разве столь гуманное воспитание не должно изначально аннулировать возможность убийства? Как ваше мнение?
Вендланд задумался.
— Да нет у меня особого мнения, и сложностей ваших я не разрешу. Но полагаю, вы не ошибетесь, если и о медике будете судить по фактам, а не по психологическим моментам. Вспомните уголовную статистику. Среди врачей бывали и такие, кто использовал свои профессиональные навыки в преступных целях, причем я говорю не только о врачах из концлагерей. Последнее убийство путем отравления, совершенное врачом по причинам, схожим с теми, о каких вы только что говорили, случилось всего-навсего лет десять назад. Стало быть, медики тоже люди и тоже подвержены страстям, а значит, они могут и ненавидеть. Учтите это, майор.
— Что ж, пока мне возразить нечего, — деловито сказал Бауэр. — Но ведь у нас не одно, а два убийства. Вам не кажется, что врачу было бы непросто прикрыть первое убийство вторым, чтобы отвлечь от истинного мотива?
— Как прикажете вас понимать? — недоуменно спросил Вендланд. Бауэр, ожидавший этого, терпеливо разъяснил ему свои соображения.
— Такое хладнокровие предполагает неукротимую, беспощадную ненависть, — заметил Вендланд. — Ваша мотивировка — аффект, то есть вы полагаете, что преступление совершил человек, одержимый безумием. А ведь здесь перед нами скорее действия логические, заранее продуманные. Но зачем так усложнять мотив? Есть же и более простые взаимосвязи.