Засада. Двойное дно

Гроссман Марк Соломонович

Нетерпеливому Шведу кажется, что все уже давно ясно в немецкой обороне — и пора действовать. Однако даже он понимает: стрельба ничего или почти ничего не даст. У немцев огромный военный опыт, и их полки не ответят на жидкий огонь русских залпами пушек и тяжелых минометов. Не запустят моторы танков и самоходок. Нет, не сделают этого. Смолин прав.

Решение, которое принял взводный, не сулит легкой жизни, но это, пожалуй, единственный шанс спровоцировать врага и заставить его показать свою огневую систему.

План нападения, неоднократно обсуждавшийся в штабе полка,

сложен и смел. Надо во что бы то ни стало незаметно пробраться к дзоту, бесшумно уничтожить дежурного солдата и тогда открыть огонь по немцам. В этом случае успех почти обеспечен: враг решит, что русские пробились на его левый фланг и захватили блиндаж.

Прошлой ночью ясно светила луна, и Смолин отчетливо видел, как ровно в двадцать четыре ноль-ноль три солдата, даже не спускаясь в траншею, отправились в тыл. Вероятно, их в это время отводили на отдых, может — на поздний ужин. Во всяком случае, внутри дзота тогда или никого не осталось, или, что вернее, находился один часовой.

Если так случится и этой ночью, Смолин наконец даст сигнал нападения.

Внезапно луну затягивают облака, и начинает уныло бубнить дождь.

Старшину беспокоит состояние людей. Теперь, он полагает, можно наведать их.

Извиваясь в кочкарнике, Смолин ползет к Заряну и Бядуле, старательно огибая заплаты сочной и яркой зелени, — «окна», — в которые проваливаются на тот свет.

Услышав тихий свист старшины, бойцы опускают автоматы.

— Есть работа? — обрадованно спрашивает вконец продрогший армянин.

— Нет, Степан. Рано.

— Понятно, — вздыхает Зарян. — Осторожность — тетя храбрости.

— Если умен — не считай врага дураком, парень, — сухо замечает взводный. — Как у вас дела?

Бядуля усмехается.

— Гарна болотюга...

— Ничего, Степан Анисимович, терпи — казак будешь.

— Ага...

Смолин расспрашивает солдат, что видели, что слышали, — и огорчается. Молодые бойцы еще не отточили зрение и слух, не умеют сравнивать, сопоставлять, делать выводы.

Днем рядом с одним из ориентиров — группой берез — несколько раз поднимались птицы. И Зарян, и Бядуля заметили беспокойство пернатых, однако никак не связали его с врагом.

— Надо было глядеть как следует, Степан Анисимович. Птицы зря пугаться не станут. Может, там рыли окопы?

Солдат смущенно молчит.

Где-то в глубине немецкой обороны раздается орудийный выстрел. Снаряд, шурша, пролетает над головами разведчиков и разрывается далеко,на юге.

— Гармата... — отмечает новичок. — Нехай их черт...

— Это не пушка. Гаубица.

Бядуля теребит щетинистые прокуренные усы.

— Хто знаеть?

— Нет, отчего же? Тут все ясно, как божий день. Снаряд пушки летит быстрей звука, снаряд гаубицы — медленней. Сначала мы услышали выстрел, потом пролетел снаряд. Значит, гаубица. А коли по тебе бьет пушка, сперва рвется снаряд, и лишь затем слышишь, как звук подвывает в небе.

— Если после разрыва еще что-нибудь сможешь услышать, тезка, — ухмыляется Зарян.

Смолин не укоряет его за это. Шутка на войне, пусть и грубоватая, — тоже оружие. Самое надежное, никогда не дающее осечек.

Несколько

секунд все молчат. Изредка где-то на левом фланге раздаются пулеметные очереди, — вероятно, немцы все-таки беспокоятся за стык. Там — лишь минное поле и колючая проволока в три ряда, но нет ни окопов, ни солдат.

Вскоре все обращают внимание на неяркую вспышку в ближнем тылу врага. Короткое зарево густого красного цвета на секунду загорается у южного ската высоты и гаснет.

— Миномет, — верно определяет Зарян. — Пушка или гаубица — те посильней светят. И говорят погромче...

Беседуя шепотом, Смолин не отрывает взгляда от дзота. Пулеметы этой огневой точки за всю ночь не выстрелили ни разу, и взводному хочется думать, что она, может статься, пуста. Но старшина знает, как опасно верить догадкам, если трижды не проверил их.

Пометив на своей карте расположение гаубицы и миномета, Смолин молча пожимает руки товарищам и ползет на свое место.

Вскоре он уже лежит на влажных кочках, пытаясь справиться с дремотой и отчетливо понимая, что для этого у него не хватит сил.

...Просыпается старшина от легкого толчка. Рядом лежит Швед, шепчет на ухо взводному горячо и торопливо:

— Двадцать четыре ноль-ноль, Саша. Немцы — в дзоте. Давай встряхнем их. Нет терпежа...

Смолин молчит в смущении. Он заснул в самое неподходящее время и не может себе это простить. Немного придя в себя, отрицательно качает головой.

— Будем ждать, Арон.

Швед что-то ворчит под нос, потом советует:

— Пошли Бядулю и Заряна расчистить минное поле и вырезать проход в проволоке. Завтра ночью меньше работы. Я сам пойду с ними, если прикажешь.

— Не ерунди, сержант, — сердится Смолин. — Утром немцы увидят проход и поднимут тревогу.

...Днем находиться в болоте нечеловечески трудно. Приходится лежать почти без движения за камышами и кустами, не спускать глаз с линии немецкой обороны. Самая малая оплошность или случайность — кашель, луч, упавший на бинокль, болотный лунь, взмывший над кочкой в испуге, — и немцы заподозрят неладное, иссекут заросли многослойным огнем — и все кончено.

Но еще хуже, чем враг, — комары. Они гудят над головой, лезут под плащ-палатки и ватники, втискиваются в уши, в глаза, в рот. И нельзя покурить, чтоб отогнать эту гадость дымом, нельзя отхлестать себя ладонями по лицу и шее, давя гнуса!

И все-таки разведчики умудряются даже немного подремать, чтобы хоть частично восстановить силы. Они спят, положив пальцы на спусковые крючки автоматов, злые даже во сне, готовые ко всему. И во сне бессознательно работает их слух и натянуты их нервы.

Идет к концу третий день болотной жизни. Исчезают редкие птицы, становится прохладнее. Медленно крадется ночь по старорусским кочкарникам и ржавцам, заливая чернилами огромную унылую равнину.

После нелегкой внутренней борьбы Смолин наконец решает послать солдат к немецкому стыку. Намоконов, Зарян и Бядуля проделают проходы в минном поле и колючей проволоке — и это означает, что нынче ночью разведчики нанесут удар. Если немцы не покинут дзота, придется пускать в ход ножи.