Засада. Двойное дно
Шрифт:
Наконец все было готово. Старшина построил взвод и медленно пошел вдоль его фронта, придирчиво осматривая солдат.
Двадцать семь разведчиков и приданные им саперы и автоматчики застыли в строю. Смолин читал по лицам людей их характеры, их выдержку, их опыт и умение держать нервы в кулаке. Скуластая физиономия Намоконова была непроницаема, казалось, эвенк дремлет или щурится от солнца. На тонком, нервном лице Шведа медленно ходили желваки, он чему-то иногда усмехался, будто вспоминал соленую одесскую байку.
Невысокий
Заметно волновался Варакушкин. Он держал почти в обнимку большие саперные ножницы и автомат, и пальцы его рук вздрагивали от напряжения. Со лба новобранца на переносицу стекал пот, и Алеша подергивал головой, сбивая его на землю.
Взвод был всесторонне вооружен. Два ручных пулемета, двадцать семь автоматов, двадцать семь ножей, восемьдесят противопехотных и две противотанковые гранаты.
Убедившись, что оружие и снаряжение не гремят на людях и не отражают солнечных лучей, взводный подал команду «вольно!».
Еще раз обведя взглядом строй, он внезапно предложил щеголеватому и вспыльчивому разведчику Мгеладзе выйти из ряда.
— Пройдись перед шеренгой, — сказал старшина, — прогуляйся, Шота, и пусть люди изругают тебя.
— Зачем?! — побагровел Мгеладзе. — Может, взводный думает: я не умею ходить?
— Умеешь, но пошагай перед строем. И не кипятись.
Мгеладзе выполнил приказ, и все услышали скрип его новых сапог. Его новых кирзовых сапог, добытых с величайшим трудом в полковой каптерке.
— Замени на старую, разношенную обувь, — распорядился взводный. — Скрип может выдать нас там, в тылу врага. Кровь — слишком большая плата за неосторожность.
Отправив солдата в каптерку, Смолин велел всем вывернуть карманы галифе и гимнастерок. Закончив осмотр, удовлетворенно покачал головой: ни писем, ни газет, ни документов. Так же тщательно обследовал шинели и пилотки бойцов — иной хозяйственный пехотинец не прочь написать на подкладке обмундирования свою фамилию, а то и номер части. Но и здесь все было в порядке.
— Двадцать четыре часа на отдых, — заключил взводный. — Можете бить баклуши и спать в запас.
И взвод исправно выполнил эту команду.
Впрочем, дремали не все.
Намоконов и Горкин дважды проползали вдоль проволочных заграждений немцев, выбирая место, в котором предстояло вырезать проход и пропустить разведку в чужой тыл. Сержанты пластались в темноте, не спускали глаз с кольев и проволоки, готовые в любое мгновение замереть и слиться с болотом или ударить втихую, ножами, наткнувшихся на них врагов.
Каждое движение, каждый шаг требовали величайшей осторожности, сообразительности, напряжения. Не только разведка, но и вся 180-я дивизия отлично знала, что нервы у противника натянуты. Исчезла, испарилась, канула, в прошлое наглая лихость захватчиков, с какой они вели себя еще совсем недавно!
И полки Морозова и Миссана посмеивались, читая захваченные у немцев приказы, каждую строку которых распирал страх.
Даже проволока, колючая проволока врага, свидетельствовала о том же — о боязни поработителей и захватчиков, завязших в изнурительней позиционной войне на русских фронтах.
То там, то здесь на проржавевших колючках можно было заметить всяческие «побрякушки» — пустые консервные банки, жестяные коробочки, бутылки. Нередко между ними висели настороженные гранаты и мины, осветительные ракеты натяжного действия. Вся эта сигнализация и тайная огневая защита должны были, по мысли противника, уберечь его от внезапных нападений «красных чертей». Немцы слишком поздно поняли, что Союз Советских Социалистических Республик — отнюдь не Голландия и даже не Франция. Маршем по его земле не пройдешь.
И командование врага вынуждено было срочно менять тактику и учиться у русских приемам сложной позиционной войны.
Намоконов вспомнил о недавнем случае. Он и Горкин возвращались к своим окопам по одной из болотных троп. Немцы были рядом, и разведчики внезапно услышали тихое чавканье топи. Спустившись за кусты, в трясину, они пропустили мимо себя черную фигуру немца. Разведчик врага ушел в ночь, к русским позициям.
Когда все стихло, сержанты выбрались на тропу, стали совещаться.
Горкин огорченно вздыхал.
— Надо было его взять. Не пускать к нашим.
— Нельзя. Мог закричать. До фрицев рукой подать.
— Что ж станем делать?
— Пошли к своим. Возьмем, когда потопает обратно.
— А вдруг — другой тропой?
— Однако, нет. Ночь. И троп мало.
Они быстро направились к себе и вблизи передовой спрятались в камыши.
Лазутчик появился через час. Он подталкивал в спину спотыкавшегося парня со скрученными руками и забитым тряпкою ртом.
Когда немец поравнялся с зарослями, в которых прятались разведчики, Намоконов внезапно вырос перед ним, одним ударом в живот сбил его с ног, стянул сыромятным шнуром руки, забил кляпом рот.
— Веди, — кивнул он Горкину на немца.
Разрезав путы на своем солдате, сказал, усмехаясь:
— Однако, и нам зевать нельзя, парень. Война!
И теперь, вспоминая об этом случае, Намоконов напряженно вслушивался в шорохи ночи, время от времени оборачиваясь, чтобы не потерять из виду Горкина.