Заседание рейхстага объявляю открытым

Дорнеманн Луиза

Клара была довольна своим выступлением. Она приобрела много новых друзей, ее лучше узнала мировая общественность.

Вскоре после конгресса Клара вместе с детьми уехала в Швейцарию, где для нее нашлась интересная работа. Расставание с Парижем далось ей тяжело. Здесь она многому научилась. Здесь родились ее дети. Здесь она была счастлива с Осипом.

Клара горько рыдала, когда в последний раз принесла цветы на его могилу.

Возвращение на родину

Учитель

Артур Эйснер открыл входную дверь и в изумлении воскликнул: «Клара!», увидев ее измученную, осунувшуюся, со впалыми щеками, плохо одетую, с детьми на руках. Испуганный и растерянный ввел Артур сестру в дом.

Спустя несколько дней брат и невестка завели разговор о будущем Клары. Они советовали ей вернуться к своей профессии учительницы, заняться воспитанием своих детей. Но Клара думала по-иному. Она нужна партии, необходимо вовлечь женщин в борьбу за социализм. Таким она представляла свое будущее.

Но прежде всего Кларе необходимо было поправить свое здоровье. Брат с женой с тревогой видели, что она тяжело больна. Те несколько месяцев, которые она, уехав из Парижа, провела в деревне под Цюрихом, окончательно подорвали ее силы. Заработок, который приносили ей занятия журналистикой, оказался столь ничтожным, что

Клара, заботясь о детях, жила впроголодь. Врач обнаружил у нее туберкулез.

При содействии Августа Бебеля ее устроили в санаторий в Нордрахе в Шварцвальде, неподалеку от швейцарской границы. Санаторий, которым ведали товарищи по партии, играл определенную роль в работе «красного почтмейстера» и транспортировке литературы через границу. Мальчики жили вместе с ней и впервые начали регулярно заниматься. Уроки им давала жена заведующего санаторием, иногда сама Клара.

Казалось, сама природа, которую она любила с детства, пришла ей на помощь. Длительные лесные прогулки, прекрасный врачебный уход вернули ей силы и покой. Дети были в восторге от перемены образа жизни. Прошло около года, и Клара могла покинуть санаторий. Теперь надо было снова думать о заработке. Клара обратилась к Августу Бебелю с просьбой помочь ей получить работу, выполняя которую она могла быть полезной партии. Од-пако предубеждение против женского труда было еще настолько широко распространено даже в социал-демократических кругах, что и Август Бебель не мог предложить ей ничего лучше работы в рекламном бюро.

Тогда Клара решила заняться литературным трудом. Она переехала в Штутгарт. Здесь находилось издательство социал-демократической партии, которым руководил Иоганн Генрих Вильгельм Дитц. Помимо партийной литературы он издавал теоретический журнал «Нойе цайт». В противоположность Пруссии и большинству других земель германской империи, в Штутгарте женщины могли принимать участие к политических собраниях.

В «Нойе цайт» и в издательстве Дитца Клара получила работу, обеспечивавшую ей скромный доход. Она перевела на немецкий язык популярный в те годы утопический роман Эдуарда Беллами «Через сто лет», писала для «Нойе цайт» корреспонденции о рабочем движении за рубежом.

С помощью брата и друзей Клара нашла квартиру па окраине города. То, что их жилище

находилось на четвертом этаже под самой крышей и было скудпо меблировано, мало трогало и Клару, и детей. Они радовались, что живут так близко от города и в то же время окружены зеленью садов, что совсем рядом лес. Еще в большем восторге были мальчики от расположенного вблизи их дома давно заброшенного учебного полигона. Он был любимым местом игр детворы. Земляные валы, большая площадка, окруженная тополями,— для детей это был настоящим рай. Максим и Костя со своими сверстниками — ребятами из рабочих семей — охотно проводили здесь время, увлекались игрой в футбол.

Однако помимо радостей это переселение принесло детям и множество неприятностей. В кайзеровской Германии разжигалась ненависть ко всему французскому, а мальчики носили французские плащи и шапочки и разговаривали на каком-то особом, малопонятном для непосвященных диалекте — смеси из немецких, французских, русских и английских слов. Это иногда вызывало неприязненное к ним отношение окружающих, в частности гнев одного инвалида германо-французской войны, собиравшего милостыню на углу улицы, где они жили, который бранил ни в чем не повинных детей и угрожающе размахивал палкой. Но мальчики держались спокойно и не реагировали на злобные высказывания. Этому научила их мать.

Нелегко было им и в школе. Клара хотела дать детям хорошее образование и с большим трудом добилась приема их в гимназию. Но с самого начала они столкнулись с трудностями из-за слабого знания немецкого языка. Кроме того, учителя, да и ученики притесняли их как детей «красной». С помощью матери Максим и Костя довольно быстро и хорошо овладели немецким языком и стали лучшими учениками школы. Дети чувствовали себя маленькими революционерами: ведь они лично знали героев Коммуны, а их отец был русский революционер — и были готовы перед любым выступить на защиту того дела, которому посвятила себя мать.

Клара стремилась к активному участию в работе партии. Хотя местные штутгартские власти и не были так реакционны, как, например, прусская администрация, однако они отнюдь не собирались предоставить политическую трибуну Кларе Цеткин, бывшей эмигрантке и достаточно известной революционерке. Замужество Клары дало им повод оспаривать ее немецкое подданство. Это делалось для того, чтобы иметь возможность в любой момент выслать ее как неугодную иностранку.

Но Клара приняла вызов, победила и была счастлива. «Как только вопрос о моем подданстве благополучно разрешился,— говорила она позднее,— я сразу же окунулась в гущу политической борьбы».

Борьба была упорной и трудной. В Штутгарте в организации социал-демократической партии господствовало благодушное, лишенное боевого духа настроение, и руководящим партийным товарищам было весьма не по душе, что вновь прибывшая молодая революционерка вмешивается в их дела. Так, например, один из них — это произошло сразу же после отмены закона против социалистов — принял участие в организованном властями чествовании Бисмарка. Когда Клара на партийном собрании осудила этот поступок, ей заметили, что нельзя нарушать принятые нормы приличия и не ей, молодой женщине, судить о серьезных внутрипартийных делах.