Заставь меня жить
Шрифт:
Верните мне кто-нибудь июль месяц, чтобы я смог всё исправить. Мерлин, разрешите мне добраться до мерзавца Петтигрю, и я уничтожу его собственными руками.
Кстати, о Питере. Его на самом деле выпустили из Азкабана. Хотел бы я посмотреть на этого очень «умного» человека, который оправдал преступника, обвинявшегося фактически в покушении на двойное убийство. Ах да, это же Барти Крауч, отец печально известного мне Пожирателя Смерти, управлял судебным процессом. Вот уж по кому точно плачет тюрьма.
Не сразу замечаю, как гневно сжимаются
В последние дни внутри меня поднимается такая злость на окружающий мир, какой не было ни разу за семнадцать лет жизни. Да, я мог гневаться из-за чего-либо, но, как правило, это состояние быстро проходило. Оно не было таким сильным, как сейчас.
Злость такая всепоглощающая и разрушительная, что в какой-то момент я со страхом ловлю себя на мысли, что получаю удовольствие от этого чувства. И когда её уровень почти зашкаливает за все допустимые нормы, что-то с оглушительным треском разлетается на части прямо на столе, за которым мы сидим.
Шокировано моргая, Невилл с Роном отшатываются назад, чуть не попадав со стульев, пугливо разглядывают стеклянные осколки, секунду назад бывшие резной подставкой под перья.
Я напуган не меньше, хотя непонимание всё же перевешивает.
Прибежавшая на шум Гермиона с толстой книгой в руках перескакивает взглядом с наших лиц на груду стекла.
– Что здесь произошло?
– спрашивает она дрожащим голосом.
– Мы сами не поймём… - неуверенно начинает Рон, зачем-то оборачиваясь по сторонам.
– Сидели тихо-смирно, как вдруг подставка разлетелась на мелкие кусочки сама собой.
– Сама собой?
– теперь подруга недоверчиво щурится.
– Конечно же!
– выдыхает Невилл тоном, будто говорит о чём-то само собой разумеющимся и не понимает, как в это можно не верить.
– Не может предмет разлететься сам собой… - терпеливо поясняет Гермиона, но я перебиваю её, и мой голос звучит неожиданно мрачно:
– Это я виноват.
Три пары глаз моментально обращаются ко мне. Гермиона сглатывает, перехватывает книгу покрепче и интересуется:
– Гарри, зачем тебе понадобилось причинять вред школьному имуществу?
Я выхожу из-за стола, неосознанным движением взлохмачиваю волосы, начинаю ходить взад-вперёд. Как же мне объяснить эту, поистине, несусветную чушь?
– Понимаете, я просто задумался о Петтигрю, разозлился, только это была не та злость, какая бывает обычно. Не знаю, как это может быть связано между собой, но от того, что я был в гневном состоянии, оно, видимо, передалось подставке, которая не выдержала и лопнула, и… - бросив короткий взгляд на странные лица друзей, я останавливаюсь на месте, разом замолкнув.
Мне не верят. Не верят ни единому сказанному слову. Конечно, это звучит, как самый безумный бред, но что ещё я могу сказать?
– Гарри, ты уверен?
– осторожно спрашивает Гермиона.
– Абсолютно. Последние дни меня одолевает такая беспощадная злость, что я сам не могу понять,
Никто не пытается заговорить вновь. Я успеваю заметить почти испуганный взгляд Гермионы к Рону, как мне тут же всё становится понятно.
Они боятся меня. Мои же собственные лучшие друзья боятся меня.
Это непостижимо. Это - тот недостающий кусочек безумной мозаики, которая расщепляет мой разум, лишая его адекватности.
Я не знаю, что сказать. Я даже не могу больше смотреть на них.
Круто развернувшись на каблуках, уношусь в сторону выхода, не обращая ни малейшего внимания на такие же пугливые взгляды учеников из-за высоченных стеллажей.
Мне срочно надо успокоиться, иначе я не ручаюсь за остальные стеклянные предметы.
Успокоиться.
Покой.
Я знаю, где могу найти его.
Глава 18
– Лили была…неповторимой, ты и сам прекрасно знаешь это.
– Профессор ставит передо мной чашку из тонкого фарфора с чаем приятного медового цвета.
Поднеся её к лицу, вдыхаю богатый аромат множества трав. Уж не добавил ли он туда чего-нибудь успокоительного, потому как мне не очень нравится чувство волнения в направленном на меня взгляде.
Наверняка, думает, что я не в порядке. Конечно, я не в порядке, но поить меня всякого рода настоями лучше не стоит.
– Там нет ничего такого, что смогло бы повлиять на твою нервную систему.
Вот чёрт, заметил моё недоверие.
Делаю небольшой глоток, наслаждаясь необычным сладковатым привкусом чая, а Снейп садится по другую сторону стола и серьёзно спрашивает:
– А почему ты, собственно, интересуешься этим?
Осторожно вернув чашку на тоненькое блюдце, разминаю суставы пальцев и объясняю:
– Просто мне интересно побольше узнать о ней. Я помню её уже взрослой женщиной, но вы знали её с самого детства.
– Прямой взгляд на хмурое лицо профессора и заключительное: «Расскажите».
Снейп смотрит на меня пару мгновений, смотрит внимательно, почти пытливо. Наконец, он встаёт и, скрестив руки на груди, медленными шагами начинает кружить по своему кабинету. Голова слегка запрокинута, взгляд теряется где-то под каменным потолком, а голос тихий и переливчатый.
– Она выделялась из большинства. Смешная, задорная, она в то же время обладала острым умом и поразительной серьёзностью. Могла часами напролёт рассказывать о какой-то несусветной глупости, а потом резко менять тему и рассуждать о причинах существования сквибов в волшебных семьях. Могла грустить, но не называть причин, бесконечно радоваться пятёрке по травологии, хотя была блестящей ученицей и отличные отметки - не новость для неё. И что самое главное - я не встречал более доброго человека, чем она. Это чувство распространялось на всех вокруг без исключения, порой даже на тех, кто совсем этого не заслуживал. Она умела находить хорошее даже в самом ужасном человеке. Рядом с ней мы все становились чуточку лучше…