Затишье
Шрифт:
Все обернулись к генералу Чернышеву, правой руке военного министра, моложавому, с бледным аристократическим лицом и дымчатыми скучающими глазами. В выпрямленной фигуре генерала была та особая стать, которую воспитывает многолетняя служба при генеральных штабах и ставках царя. Удивительное дело — круглый стол словно отгибался в том месте, где поместился генерал, и отделял остальных от Чернышева почтительным расстоянием. Генералу не нравился этот уральский капитан: слишком независимо держит себя при таких чинах, слишком требователен и напорист. Все давно уже решено и подписано: Мотовилиха — мертворожденный организм, результат ажиотажа, охватившего
— Вы ждете моего решения, господа, — ровным, ничего не выражающим тоном сказал Чернышев. — Не будем спешить.
Николаю Васильевичу захотелось воздуху. Впервые в жизни он сидел перед теми, кто в сущности-то решал судьбы заводов, промышленности, России. Сидел перед теми, кто должен был бы печься о процветании отечественного производства, всячески помогать исполнителям, сердцем патриота радоваться победам, выручать при неудачах. А они судят Воронцова, судят с пристрастием, словно он некий государственный преступник! Что же это получается? Он служит государству и государство же его подавляет? Однако есть же среди них разумные люди, должны же они взять в толк, что не ради себя он оторвался от необходимых дел и слушает всевозможный вздор. Вспоминался нелепый — оказывается, не столь уж нелепый — анекдот Мирецкого о немце, который не мог удержать устрицу.
— Артиллерийская инспекция, — скрипел господин Майр, — требует коллегиального руководства заводом, неограниченного контроля за производством.
Вороны! Живое тело клюют, пытаются растерзать на куски? Ах, как дорого бы дал Воронцов, чтобы очутиться сейчас в той Мотовилихе, которую только начинал когда-то строить! Он прижал сквозь мундир к своей груди сапфировый перстень. Лицо стало острым.
— Завод не нуждается в способах, изобретенных господами артиллерийскими чиновниками! Требую оградить Мотовилиху от их вмешательства. В противном случае отстраните меня от управления заводом.
Миролюбивый Рашет пытался сгладить впечатление, произведенное на комиссию горячностью Воронцова. Он отошел от главного вопроса и старался внушить высокому собранию мысль о том, что пришло такое время, которое можно назвать эпохой обновления, и надо весьма дорожить работниками, часто гибнущими от душевного расстройства.
— Мы не консилиум врачей, — возразил Чернышев. — Перед нами завод, который не в состоянии выполнить заказы. Что же, вы нам предлагаете ждать, когда Пермь научится делать пушки, и оставить армию без оружия? Мы ценим заслуги капитана Воронцова, его патриотизм, его энергию… и потому считаем возможным оставить за ним права на опыты, необходимость которых он и сам столь красноречиво защищал.
— Значит, вы полностью лишаете нас заказов, — уже спокойно подытожил Воронцов.
— Мы прекращаем производство на некоторое время, — подтвердил представитель министерства финансов, с явным облегчением обласкал свои шелковистые бакенбарды.
Капитан поднялся, нарушая всякие правила, автоматически собрал бумаги, уже немые, уже никчемные; швейцар распахнул перед ним створы дверей.
«Нельзя служить двум господам», — вспомнился голос Бочарова.
По Невскому бесконечно двигались экипажи, лошади цокали по
Наденька до вечера прождала: то веровала в свой талисман и успокоенно брала книгу французского романиста Жюля Верна «От Земли до Луны», уже разрезанную костяным ножичком, то сжимала пальцами виски и кидалась к окну. Бездеятельное ожидание вконец взвинтило нервы, и когда пришел Николай Васильевич, она не сдержалась:
— Ты не очень торопился. Мог бы подумать обо мне.
Николай Васильевич дернул щекой, выхватил перстень, швырнул его на стол и хлопнул дверью своей комнаты.
А она-то считала Воронцова всемогущим, она-то думала быть его помощницей, другом, идти с ним рука об руку, ибо он один из всех знал главную цель жизни! Так оскорбительно швырнуть ей в лицо… за ее терпеливую веру, за ее заботы… Она забилась в уголок дивана; на душе было пусто и тихо…
Утром оба сделали вид, будто ничего не произошло. Сидели за столом, Наденька сама хозяйничала. Но обоих одинаково раздражал бархат нумера, пропахший чужим табаком, кислятиной вина и женских духов, усмехающиеся рожи сатиров на челе камина. Обоих тяготила отчужденность, невозможность объясниться. С какой радостью откликнулись они, когда постучал поручик Мирецкий. Он всегда был кстати, всегда умел расшевелить Воронцова и Наденьку: одного — точными и колкими выпадами, другую — оригинальностью суждений.
Поручик не стал целовать поспешно протянутую Наденькой руку, Воронцову только кивнул.
— Я пришел попрощаться, — сказал небрежно.
— Разве ты уже все здесь закончил?
— Мне сделали выгодное предложение, любезный Николай Васильевич. И при нынешних обстоятельствах было бы непростительной глупостью не принять его… Прошу освободить меня от обязанностей по заводу. Тем более, что теперь они потеряли всякий смысл.
Воронцов растерянно вертел в пальцах вилку: по мельхиоровой тяжелой ручке пробегал тусклый блик.
— Но как же так, Владимир, я не понимаю…
— Ты всегда отличался широтою взглядов. Поверь, я не могу иначе. Было бы весьма досадно, — он обернулся к Наденьке, — если бы эта просьба моя повлияла на наши добрые отношения.
— Хорошо, господин Мирецкий, будь по-вашему. — Воронцов выпустил вилку, она тоненько созвякала. — Корабль дал течь и крысы бегут!
— Нелепо упираться в столб, когда рядом ворота! — воскликнул Мирецкий.
— По возвращении в Мотовилиху я перешлю вам причитающуюся сумму и премию за безукоризненную службу. А теперь будьте добры нас оставить.
Мирецкий пожал плечами, поклонился Наденьке, вышел.
— Ты черствый, мрачный себялюбец! Ни дружба, ни любовь, ничто не священно для тебя! — Наденька говорила мертвым голосом, крутя в пальцах сапфировый перстень.
Капитан заперся в своей комнате. В камине, подживленном прислугою еще перед завтраком, звучно занялись дрова. Наденька подалась к огню, но не согревалась.
Стучали. Неужели вернулся Владимир? Передумал, не оставляет их!.. Не Мирецкий — тучный господин в мохнатой шубе, в теплой шляпе, сбитой на затылок. Роскошные баки на румяном яркогубом лице.