Затишье
Шрифт:
Неужели так подействовало на него это безумное выступление Бочарова? Неужели столь жалко сил и времени, потраченных на студента? Поручительство, доверие, искреннее стремление сделать Бочарова своим соратником, ценным обществу человеком… Все отверг Бочаров. Но стократ труднее видеть Наденьку, в глазах которой появилась жалкая растерянность. Наденька старалась вести себя так, будто ничего не произошло. Но Николай-то Васильевич угадывал: потеряла драгоценную частичку веры в него, в его непогрешимость. Ему перед нею оправдываться не в чем: он ничем не старался подогревать эту веру, однако она помогала ему, подбавляла энергии, жизнестойкости. Так что ж, черт возьми, из-за временных неудач,
Он зажег шандал, придвинул стопку мелко исписанных бумаг, с трудом уловил смысл первых строчек. Два деревянных ящика опускались перед ним в рыжие зевы могил, комья земли глухо барабанили по дереву. Но привыкший к работе в любых условиях мозг уже выстраивал технологический процесс, обставлял его побочными течениями и завихрениями, четко обозначал белые пятна.
И к утру при бледном мерцании огарков в бугроватых сине-желтых гнездовьях он был уже собран, решителен и бодр. Не будя жены, съел поданный ему завтрак, вспрыгнул в коляску, погнал к заводу. Бочарова заметил на сборке, понял без всяких окольностей: его присутствие далее переносить не может. Распорядился начать работы по ограждению опасных мест, мысленно добавив цифры в графу непредвиденных расходов, в окружении цеховых чиновников направился к сталеварам. По дороге распорядился написать в горный департамент просьбу о присылке хорошего инженера на должность главного руководителя механической фабрикой, опять прибавил в расходы, вошел в цех. Плавки еще не поспели. Артель сталеваров, о чем-то в сторонке толковавшая, с опаской разбежалась по местам.
— Починить помост, — резко приказал он, спросил у мастерового, как и сколько засыпали, какую держат температуру. На выходе из цеха коротко бросил кучеру:
— На полигон!
Инспектор Майр встретил начальника завода у домика полигонной команды в теплой шинели с поднятым воротником, хотя солнце припаливало. Предупредил:
— Пишу рапорт о приостановке заказов.
— Что ж иначе вам делать? — Воронцов направился к пушке, лопнувшей вчера на двадцатом выстреле. — Да, чуть не забыл, — обернулся к чиновнику особых поручений, сутулому молодому человеку в роговых очках, — заготовьте распоряжение об освобождении Бочарова Константина Петровича от занимаемой должности…
Так, в хлопотах и поисках, пошли дни. А потом приехал Михаил Сергеевич Нестеровский, весьма расстроенный и изумленный. За неудачи в освоении новых орудий и медлительность, проявленную при выяснении этих неудач, приказом по горному департаменту начальнику пермских заводов объявлялся строгий выговор.
— Немцы, это немцы, — хватаясь за обвисшие усы, жаловался полковник. — Герр Герман грозил недаром. Да ты понимаешь, Николай Васильевич, теперь они выспятся на нас и сверху наплюют. Обложили со всех сторон.
— Не это страшно. — Воронцов с досадою следил за тестем. — Отнимут заказы, что я скажу рабочим, которых придется выгонять за ворота? Бочаров окажется прав!
— Говорил речь? Он говорил? — взволновался Нестеровский.
— Говорил. И довольно-таки жестокие вещи.
— Арестован? Нет? Да ты сумасшедший, Николай Васильевич, видит бог, сумасшедший. Если не думаешь о себе, то о Наденьке подумай!
— Поберегите свои нервы, — поморщился Воронцов. — Может быть, мне взять отпуск и уехать на воды?
— И еще хватает духу шутить! — Нестеровский, утираясь платком, опустился в кресло. — Это легкомысленно, дорогой зять. — Он отпыхивался в усы. — Бочаров угрожает всему, чем мы до сих пор жили. Так сказал
У Воронцова противно взмок затылок: в кабинете заводоуправления было слишком жарко.
Полковник Комаров был премного доволен донесением Чикина-Вшивцова и доносами доглядчицы, которую с такой ловкостью пристроил купец Паздерин к пришлым мастеровым. Теперь-то уж капитан не вывернется, не оберется неприятностей. Полковник отлично помнил разговор с Воронцовым и заранее предвкушал, как насолит этому самонадеянному карьеристу. Выбили на чугунной плите при закладке завода свои имена! Любое имя, как бы оно ни блестело, можно затереть навсегда… Браво, полковник, браво! Последние в Перми иконниковские выкормыши засыпались. Однако сколь хитер и осторожен был этот Бочаров, как ловко отводил и путал следы… Капитану придется признать, что полковник Комаров не даром ест свой хлеб.
Высоко вскинув эполеты, полковник отправился к губернатору.
Струве тоже пребывал в самом лучшем расположении духа. Супруга его Анна Федоровна уже перестала скептически относиться к Перми, этому медвежьему углу, возглавила благотворительную и просветительскую деятельность местного общества. К началу осенних развлечений была подготовлена программа концерта в пользу нуждающихся студентов. В восемь рук будет сыграна увертюра к опере «Фиделио»; романс «Я пью за здоровье твое» исполнит господин Мейер, а серенаду «Петербургская ночь» — госпожа Падалка. Соло на виолончели — господина Болтермана… Во втором отделении тот же непременный Болтерман исполнит на фортепиано вальс из оперы «Фауст», Мейер и Падалка растрогают публику романсом «Пойми меня», хор любителей потрясет гимном из оперы «Страделла». Завершится концерт гимном «Боже, царя храни». Сверх программы выпускником гимназии Пантюхиным будет пропет романс «Выхожу один я на дорогу», пользующийся неизменным успехом у публики.
Программа, изящно отпечатанная типографом Чиртуловым, лежала на столе перед губернатором, ждала утверждения. За лето Струве несколько утомился и теперь с удовольствием представлял себе шумную залу Благородного собрания, блестящий, пусть и по-провинциальному, круг дам, звуки оркестра. А весною — на воды, в Швейцарию, куда угодно! Два месяца жизни, которую может позволить себе любой, только не губернатор. Реформы следуют одна за другой, словно прорвалась в верхах какая-то плотина. Струве относился к ним с гибкостью Эразма Роттердамского, слова которого, обращенные к Лютеру, давно избрал своим девизом: «Я исполняю приказы папы и князей, когда они справедливы, и я терплю их дурные законы, потому что так безопаснее. Я полагаю, что такое поведение пристало всем благонамеренным людям, когда они не видят никакой надежды на успешное сопротивление…»
Он не любил жандармского полковника Комарова, но выхода не было. Комаров предстал перед ним с докладом, хотя непосредственно подчинялся Третьему отделению, и только формально губернатор имел право рекомендовать ему направление действий. Звякая шпорами, щеголяя монументальной выправкой, Комаров не скрывал своего удовольствия уколоть либерального губернатора. Струве принял доклад о возмутительных действиях ссыльного Бочарова, выпятил губу:
— Господин полковник, я обещал капитану Воронцову не вмешиваться в дела завода, пока само руководство не обратится к нам за помощью.