Затишье
Шрифт:
— Но именно сам Воронцов просит избавить его от административно ссыльных, — подчеркнул Комаров.
Основания у Воронцова были самые веские: если судить по изложению речи Бочарова на кладбище, у мотовилихинских заговорщиков разработана программа требований, а значит, и действий, явно навеянных социалистическими учениями западных пропагаторов.
— Одна просьба, господин полковник, — сказал губернатор неуверенно, — никакого шума, никаких протоколов и докладов Третьему отделению покамест не делать. Вы меня понимаете?
— Я вас прекрасно понимаю, — с неуклюжим полупоклоном
Струве любил последовательность, у жандарма это качество было, но настроение губернатора надолго испортилось.
Стоит закрыть глаза и — травы, травы, травы. Колышутся под ветерком: то покрываются сизым налетом, то вдруг сочно иссиня зеленеют. Раскрываются внезапно зонтики белых и розовых соцветий, звездочки, похожие на снежинки, фиолетовые бокалы колокольчиков. А во рту ни с чем не сравнимый вкус и запах земляники. Стоит положить на ладонь несколько ягод, присунуть их к носу — всякая усталость пропадает. В ушах — обтекающий шум леса, неуловимый и в то же время такой торжественно мощный, в ушах — бесконечные птичьи пересвисты. И какая баюкающая дрема наплывает из качания трав и лесных голосов…
Никита Безукладников косил неумело, у Кости совсем ничего не получалось. С грехом пополам, изрядно перепотев, иступив косы и замозолив ладони, одолели они частичку делянки. Но потом подошли парни с паздеринских наделов и мигом оставили на поляне острую щетину стерни. В работе не разговаривали, но по дороге домой спустились к речке, смыли ломкой водою серый налет с лица, ополоснули сопревшие ноги и заговорили.
— Опасаюсь я за тебя, Константин Петрович, — начал Никита, согнув колено и ухватившись за него ладонями. — Крепко прикипело к тебе сердце и вот теперь чует беду. Знаю я начальство: не помилует.
— Может, с повинной к капитану, — понадеялся парень с заячьей губой. — Мол, за общество беспокоился…
— Это капитан должен прийти к нам с повинной, — перебил Бочаров, останавливая взгляд на быстрых зеленых струях речки. — Ни перед ним, ни перед вами, ни перед самим собою не чувствую себя виноватым. Арестуют меня, все равно Ирадион, ты, Никита, продолжите дело, которое вместе начали. За правду всегда стоять тяжело и опасно. Но правда, вот она, — он обвел рукою речку, ивовые кусты, берег, на котором они сидели. — Она в воздухе, в деревьях, в солнце. Люди чувствуют ее и тянутся к ней, как бы их ни давили. Все мы пришли на землю, чтобы жить. Не кротами, не слепыми лошадьми, привязанными к вороту, а сильными, смелыми владельцами лугов, пашен, заводов… Так уж получается — сделал вещь своими руками, разумом своим — и все равно будешь знать, что она твоя, кто бы ее ни присвоил…
Он замолк, наклонился, захватил в пригоршню со дна галечник. Сквозь пальцы потекла вода, в горсти остались гладкие обкатанные камешки, сперва разноцветные, но мигом потускневшие. Ничего не сказал больше, встал и взял косу. Парни тоже поднялись, надели поостывшие картузы.
В Мотовилихе перебрехивались собаки, курицы ныряли в пыль, блаженно замирали в ней. Избы стояли рядами, отделившись друг от друга заборами. Нет Капитоныча, Яши нет, а ничего не изменилось…
— Отдам
Безукладников кивнул, сказал парням по-хозяйски:
— Заходите.
Свернули к дому Гилевых, стараясь не звенеть косами, вошли а сенки, повесили косы на штырьки. Наталья Яковлевна лежала за ситцевой занавеской, которой отгораживался когда-то старый Мирон, застывшими глазами глядела в потолок. Катерина приготовила картошки, капусты, затушила в чугунке мясо, выставила угощенье. Костя видел во взгляде ее радость. Но вот, словно одернув себя, она гасила ее, поджимала губы, останавливалась у печки, сложив руки под грудью. На стене у божницы поблескивала на ленте медаль.
Перекрестились косари, выпили, не торопясь, чтоб не обидеть хозяйку, поели. Никита проводил Костю до самого домика, принял деньги, сунул за пазуху:
— Станок изготовим, что бы ни стряслось…
Над прудом стремительно сновали стрижи, опять прозрачным, почти неприметным было вечернее небо.
— Откосимся, соберемся снова, — сказал Бочаров, — теперь мне многое стало ясным…
Никита, сутулясь, пошел к дому Паздериных, кольцеватые волосы его странно розовели.
…В дверь кто-то настойчиво, но негромко стучал. Костя открыл глаза. Не травы теперь были перед ним, а рябящая темнота. Нашарил спички, зажег свечу, оделся, еще ничего не соображая, отбросил щеколду. Топоча, вошли трое полицейских.
— А ну без шуму, — приказал Чикин-Вшивцов. — Собирайся.
— Я готов, — сказал Костя. Внутри, под желудком, противно дрожало; он втянул живот, усмиряя дрожь. — Обыскивать не стоит, я вас ждал.
— Молчать! Выходи!
Лунно было. В огороде холодно, от гряд упоительно пахло росной землею. Костя спотыкался на тропинке, жандармы пребольно его подталкивали. У дома чернела закрытая карета, две лошади поматывали головами. Он оглянулся — Катерина стояла в воротах, вцепившись в косяк.
— Будьте счастливы, — с трудом проговорил Бочаров и запрыгнул на подножку.
Ударился обо что-то, нащупал сиденье вдоль стенки. Шумно дыша, затиснув его в угол, взобрались двое полицейских. Запахло лошадью, луком.
— Поспать из-за тебя не пришлось, огарыш.
Костя все никак не мог согреться. Карету мотало, под колесами скрежетали кусочки шлаку. Неожиданно скоро остановились. Один полицейский остался с Бочаровым, второй, отпыхиваясь, вылез. Костя хотел выглянуть, полицейский рванул его назад.
«Кого же еще?» — превозмогая дрожь, думал Костя.
— Под микитки бери, под микитки, — командовал пристав. — Волоком.
— Ирадиона, — ужаснулся Бочаров. — Что же вы делаете, мерзавцы, он болен!
— Заткнись! — Полицейский зажал ему рот.
На губах кислятина. Костя рванулся, отбросил руку, ударил кулаком наугад, пробиваясь к выходу. В голове зазвенело, померкло. Очнулся — руки скручены веревками, во рту кляп и соль. Замычал, замотал головой.
Голос пристава:
— Противиться будешь?
Вынули кляп. Костя отплюнулся, почувствовал у своего плеча мосластое плечо Ирадиона.
— Держись, братику, — шепотом сказал Костенко, — мы еще повоюем.