Заупокойная месса
Шрифт:
БронкаПомнишь, Макрина, как ты бережно вынимала меня из колыбели, когда я начинала беспокоиться, и целыми ночами ходила со мною по комнате, и баюкала меня, и нежно укачивала.
МакринаЯ помню и раньше того, когда еще не клала тебя в колыбельку.
Бронка изумленноЧто ты говоришь?
Макрина спокойноДа, я знала тебя и еще раньше, чем ты увидала свет. Я ходила за тобою, ласкала, целовала, чтобы пробудить тебя к жизни. (Задумчиво.)А теперь вот пришла, чтобы закрыть те самые глаза, которые я открыла для жизни своим поцелуем… Но уже не поцелуем,
Бронка срывается с местаЧто это — сон?
МакринаСон? А что такое жизнь? Сон во сне… Те же светлые звезды, которые пробуждают нас к жизни, затем блуждают, блуждают, призрачные, не ведая ни своей судьбы, ни судьбы тех людей, на которых изливали свою благодать, когда они являлись на свет, — и потом, через много-много лет, опять возвращаются эти звезды, чтобы оборвать когда-то ими же пробужденную жизнь.
Макрина с усмешкойЧего ты меня боишься? Хочешь позвать своих лакеев? Может быть, хочешь выгнать меня отсюда?
Бронка в ужасеКакая у тебя холодная рука, какая холодная…
Макрина ласково смотрит на нееКак ты напоминаешь мне сейчас, Бронка, своего отца… Тогда он вот так же сидел в своем рабочем кабинете, сидел и вдруг вскочил, точно молния ударила в него…
БронкаПочему вскочил?
МакринаСестра твоя утопилась…
БронкаЧто? Что? Что?
МакринаСестра твоя утопилась. Я сама вытащила ее из озера, вот точь-в-точь из такого же, как ваше, под окнами. Я взяла на руки бедный трупик, прижимала его к груди своей, отогревала, дышала на него, целовала, — нет, ничего не помогло… Я разбудила ее к жизни поцелуем и закрыла своими пальцами ее угасшие глаза… Твой отец стоял в дверях террасы, точно каменный столб, а ты лежала на земле, спрятав лицо в траве, когда я прошла около тебя со своей дорогою ношей.
Бронка смотрит на Макрину, почти теряя сознаниеЗнаешь, Макрина, я, должно быть, больна, — не понимаю, что ты говоришь… Ты для того разбудила и сестру и меня поцелуями к жизни, чтобы потом закрыть нам веки холодными пальцами? Ведь так ты сказала? Правда? И еще ты говорила, что есть такие звезды, которые пробуждают людей к жизни, а потом идут далее, неясными путями темных предначертаний и опять возвращаются, чтобы уничтожить жизни, которые они же сами создали собственным светом? Так ты сказала?.. Ах, какие красивые рассказываешь ты сказки!.. О, расскажи еще… Постой, постой… Я такая странная, точно все засыпаю… Да, правда. Есть такие звезды, которые тянут человека за собою, мучат его, и он должен идти за ними, ввысь, к небу, — вниз, в пучину, через все океаны, — но должен идти за ними, должен… (Прижимается к Макрине.)Он пошел за своею звездою, Макрина, а я, я… одна. И ты возьмешь меня на руки и понесешь, чтобы положить меня у ног отца. Я увижу сестру… увижу маму… Ах, Макрина, ты — такая спокойная, добрая, тихая… Ох, я совсем засыпаю… Посиди около меня, Макрина…
Пятое
КазимирЧто с тобою, Бронка?
Бронка точно просыпаясьАх, Казя, Казя, как хорошо, что ты пришел!
КазимирТы спала, Броня?
БронкаНе знаю, не знаю, не знаю. Голова у меня такая тяжелая и я — такая одинокая, одна, одна, совсем одна… Тадеуш пошел с Евой в лес, а я — совсем одна… Казя, почему я такая одинокая?
Казимир со страхомЗдесь была с тобой Макрина?
Бронка трет глаза и вискиМакрина?.. Это ты сказал — Макрина? Снилась мне Макрина, снился мне мой отец, мать… Казя, Казя, мне снилась моя мать… Знаешь, как это было… Я все шла, шла, шла, каким-то пустынным полем, а вокруг меня из серого мрака глядели все кресты, одни кресты, а там, на дороге, сидела какая-то женщина… Я ничего не видела, ничего не слышала, только чувствовала, что там сидит моя мать и качает на коленях мертвого ребенка… Ха-ха-ха… Чего же ты, Казя, так поражен?.. Слушай… и вдруг вижу я, что другое дитя идет по тернистой тропинке, ступая босыми ножками, с трудом поднимаюсь все в гору, в гору. И я все иду, иду, точно кто-то тащит меня за собою… В это время мама опускает ребенка, которого прижимала к себе, и протягивает ко мне свои руки, и я, смертельно измученная, падаю ей на грудь… Вдруг, точно ветер сорвал с нее покров мглы, и я уже лежу в страшных железных объятиях обнаженных костей… О…
КазимирБроня, Броня, ты больна…
БронкаХа-ха-ха… Больна!.. Больна!.. Что это значит, — быть больной?.. (Долго смотрит на Казимира, потом говорит таинственно.)Послушай, Казя, ты сегодня утром говорил мне, что любишь меня? Снилось это мне, или это правда? Или в самом деле говорил, что любишь?
КазимирДа, да, говорил и еще раз повторяю: я люблю тебя.
БронкаО, как это хорошо, что ты меня любишь. Ты не покинешь меня, Казя? Ведь нет?
КазимирНет.
БронкаА ты знаешь, почему бросил меня Тадеуш?
КазимирЗнаю.
БронкаИ я знаю. Ведь да, Казя, ведь это правда?
КазимирЧто?
БронкаЯ была снегом, таким хорошим, белым снегом, который нежит бедную землю, согревает ее, разве нет? Скажи, Казя.
Казимир задумчивоДа… Может быть, ты была доброю, нежною рукою, которая приголубила раненую птицу. Так ей было хорошо подле тебя, пока она была больна, а теперь крылья обросли у нее новыми перьями, окрепли и готовятся к полету… Нет, и готовиться нечего — она уже расправила свои крылья… Она уже улетает…
Бронка с ужасомНе говори, не говори этого!
Казимир раздраженноНет, буду говорить. Тадеуш улетит от тебя с Евою!
БронкаС Евою? С Евою? Кто такая Ева? Что она такое?
КазимирКто она? Что? Она — мой сон, она — твой больной кошмар, она — адская жажда Тадеуша. Вот что такое Ева! (Усмехается)Еще не понимаешь? Ну, слушай: Ева — мой сон, она была мне нужна для того, чтобы я проснулся и увидел тебя во всей твоей силе и красоте. Для тебя Ева — страх и ужас, потому что ты чувствуешь, что она толкает тебя в черный омут отчаяния, что она отнимает у тебя Тадеуша… А для него она — мучительный порыв к какой-то великой силе и мощи, для него она неутолимая тоска, которая всегда тянула его ввысь, ввысь, к небу.