Завещание фараона
Шрифт:
С этими словами юноша выбежал из дворца, счастливый от чувства свободы. Две недели! Две недели он может пожить как обычный парень, без фальшивых и скучных церемоний двора. Общаться с людьми, которые ему нравятся, с которыми ему хорошо… Общаться как с равными, не ощущая той незримой стены, что всегда ограждала его от…
От простого человеческого тепла.
Неужели он не может себе позволить хотя бы недолго побыть рядом с девушкой, которая ему понравилась?
Да, она не блистала ни положением, ни богатством — но сколько в ней таилось света, сколько искренности!
О боги, пусть
И полетели дни. Агниппа ткала и вышивала, Мена продавал ее рукоделье на базаре и готовил еду. Атрид каждый день с утра «уходил на работу», но всегда старался вернуться пораньше, чтобы помочь старику с домашними делами. Ухаживал за деревьями в саду, перечинил все поломанные вещи, подправил забор и переделал еще тысячу мелких дел.
С Мена они быстро нашли общий язык, подружились, часто за разговорами засиживались допоздна. Агамемнон в первый же вечер поздравил себя с предусмотрительностью: перед тем как вернуться, он завернул в квартал горшечников и за серебряную монетку уговорил хозяина одной из мастерских отвечать любому, если кто будет расспрашивать, что да, он взял в обучение некоего Атрида из Беотии, а вот именно сейчас просто отправил его с поручением. И вообще, не приветствует, чтобы учеников и работников отвлекали от дела.
Как выяснилось, эта предосторожность оказалась отнюдь не лишней: на следующее утро Мена в самом деле дал себе труд пройтись до ремесленных кварталов и порасспрашивать, не нанял ли кто работника либо ученика. Выяснив, что Атрид не солгал и его действительно взяли на работу, Мена искренне обрадовался и устроил вечером, по возвращении юноши, настоящий праздник: ведь это же здорово, что он так быстро нашел в Афинах заработок!
Агамемнон только смущенно улыбнулся, покачал головой — и сказал сам себе, что с этим египтянином надо держать ухо востро. И добрый ведь, но…
Странный.
Слишком недоверчивый.
Тем больше ценил царь дружбу этого старого опытного воина — опекуна Агниппы.
О, Агниппа…
С ней все было сложнее.
В первые же дни они премило преодолели взаимное смущение и стали разговаривать все чаще и чаще. Девушка начала выходить в сад и во двор, когда Атрид там работал — чтобы вынести еду и помочь чем-нибудь. Поддержать доску скамьи, пока юноша ее приколачивал, или подыскать подходящую жердь, чтобы подвязать саженец… Конечно же, молодые люди не молчали. О чем они только ни болтали! Атрид не мог не замечать, насколько совпадают их взгляды и суждения о самых разных вещах, насколько Агниппа умеет каким-то непостижимым образом коснуться самых глубоких струн его души — о которых он сам не подозревал.
Юноша и не заметил, как простой интерес превратился у него в глубокую искреннюю привязанность.
А вот девушка прекрасно понимала, что привязывается к постояльцу все больше и больше, видела, что то же самое происходит и с ним. Чем все это может закончиться? Во что вылиться? К добру ли их взаимная симпатия?..
Полная сомнений и колебаний, Агниппа постаралась остановиться. Она стала реже говорить с Атридом и под любым предлогом начала избегать встреч с ним.
Молодой человек всполошился. Он ничего не мог понять.
Только теперь он понял, насколько к ней привязался.
Неужели ему и вправду так важно ее расположение? Но почему?
«Она мой друг! — сам себе сказал царь. — Мой близкий друг! Конечно, когда твой друг на тебя сердится, есть причина тревожиться!»
Однажды, на исходе второй недели, когда Мена ушел на базар, царь решил задержаться и наконец поговорить с девушкой. В конце концов, никуда эти государственные дела не денутся. Подождут!
Поговорить с Агниппой наедине было куда важнее…
Нарвав ландышей в саду, юноша уже поднимался на крыльцо, когда столкнулся в дверях с Агниппой. Девушка, думавшая, что Атрид уже отправился в свою мастерскую, отшатнулась и, покраснев, развернулась, чтобы убежать, но Агамемнон ласково поймал ее за руку.
— Агниппа, — просительно заговорил он, с нежностью глядя на это золотоволосое чудо. — Давай поговорим. Скажи, неужели я чем-то обидел тебя?.. Ты на меня сердишься?
— Я?.. — изумилась она, вскинув на молодого человека кроткий взгляд своих черных глаз. — На что?.. Нет, Атрид, ты ошибаешься!
— Но мне так кажется. Ты совсем перестала говорить со мной; проходишь мимо, словно я пустое место… Если я обидел тебя, прости, прошу от всей души! Я не хотел. А в знак примирения возьми эти цветы! Я заметил, ты их любишь…
Агниппа глубоко вздохнула и осторожно высвободила свою руку из пальцев молодого человека.
— Атрид! — твердо заговорила она, покраснев так, что позавидовала бы и Эос[1]. — Ты ошибаешься. У меня нет причин обижаться на тебя. Поэтому у меня нет причин брать твои цветы. Я… — она замялась под его испытующим взглядом. — Я просто подумала, что нам нельзя… слишком часто говорить… а тем более встречаться наедине! — быстро закончила девушка и, проскользнув под рукой Атрида, убежала к себе.
Агамемнон был воспитанным человеком и потому не побежал следом за ней в ее комнату. К тому же он вполне понимал ее опасения, пусть и беспочвенные.
Они делали честь ее скромности и здравому смыслу.
Уходя «на работу», он положил ландыши на порог ее комнаты.
Когда за ним закрылась дверь, Агниппа вышла из своего убежища и, подняв букетик, уткнулась в еще влажные от росы листья, глядя на то место, где еще недавно стоял юноша, и только цветы знали, как долго счастливая улыбка не могла оставить ее губ…
Атрид шел по улицам Афин счастливый, полный радостного облегчения и какого-то необъяснимого восторга.
Она не сердится на него!
— Царь! — приветствовал Ипатий владыку Эллады, стоило тому переступить порог главной залы. — Да благословят тебя боги! Правду сказать, я немного волновался…
Агамемнон замер, с удивлением глядя на друга и советника.
— А что случилось?
— Ну, как же… — немного растерянно улыбнулся тот в ответ. — Сегодня истекают две недели, что ты хотел провести у этих людей. Я немного беспокоился, ведь ты задержался… Я уж подумал, будто ты решил… не знаю… во всем признаться им… Но, как я вижу, ты просто прощался с ними.