Завещание фараона
Шрифт:
Атрид замер, как громом пораженный.
Глаза его широко распахнулись.
— Что?.. Две недели уже прошло?.. — пробормотал он.
— Да! — живо подтвердил Ипатий. — Именно сегодня ты хотел окончательно вернуться наконец к…
Советник запнулся, увидев нахмуренные брови царя.
Сначала молодой правитель растерялся, но, чем дальше говорил советник, тем больше поднималось в нем необъяснимое раздражение. Откуда такая уверенность в его намерениях? Разве он что-то обещал Ипатию? Он, кажется, просто поставил его в известность, что собирается пожить у Агниппы
По мнению Ипатия, он от всего этого должен отказаться?
А ради чего, собственно?
Государственные дела он не оставил, он по-прежнему заботится о своем народе и о стране… А где проводить свое свободное время, а уж тем более — где ночевать… Уж позвольте царю самому разобраться, господа советники!
— Не хочу тебя огорчать, — холодно улыбнулся Агамемнон, — но я еще ничего не решил насчет Агниппы и ее приемного отца. Так что увы, Ипатий, придется тебе подождать еще недели две.
Советник даже отступил на несколько шагов — и растерянно моргнул.
— Ты… не решил… насчет Агниппы?.. — испуганно пробормотал он. — А… в чем же состоит решение, которое ты ищешь? Быть может, я смогу помочь?..
Агамемнон усмехнулся.
— Вот когда мне потребуется твой совет, тогда я непременно попрошу его у тебя.
Вечером он снова был в доме Мена и Агниппы — с небольшим холщовым мешочком хрустящей жареной пшеницы, за которой специально забежал на рынок.
Со смущенной улыбкой юноша попросил Мена передать угощенье девушке…
Следующие недели не принесли Атриду облегчения. Наоборот! Он еще больше запутался. Царь ловил себя на том, что старается как только возможно сократить занятия государственными делами и поскорее вернуться… домой. Именно так. Домой. Маленький домик на западной окраине стал ему столь же дорог, как дворец, в котором он родился и вырос, каждый уголок которого знал. Теперь огромные роскошные покои вызывали в душе лишь тоску.
Никто не ждал его там по-настоящему, кроме старушки-няни, но она лишь охала и ахала, причитая, что ее Агик с лица спал, побледнел и вообще, наверное, плохо питается.
При всей сыновней нежности, что царь питал к Фелле, эти сетования больше раздражали его, чем радовали.
К тому же он действительно потерял аппетит.
Агниппа все так же избегала разговоров с ним, даря лишь ласковой улыбкой, когда проходила мимо. Как же он тосковал! Девушка даже снилась ему… Может, он и в самом деле похудел и побледнел? Кто знает! В зеркало на себя царь не любовался.
Зато от Агниппы не мог оторвать восхищенных глаз.
В те редкие моменты, когда она все же заводила с ним разговор, он не упускал случая осыпать ее комплиментами, сказать, как она прекрасна и умна, как ему хорошо с ней рядом. Увы,
Иногда Атрид думал, что имя «Агниппа» ей совсем не подходит. Ничем, ничем она не напоминала ему кобылицу, тем более огненную. Скорее, была пуглива и осторожна, как лесная лань.
Почему, почему же она избегала его? Разве посмел бы он хоть нескромным взглядом ее обидеть?..
Он чувствовал, когда она входила в комнату за его спиной. Чувствовал, когда смотрела на него. Мог угадать ее настроение по одной походке.
И мучительно искал название всему этому, с ужасом избегая одного-единственного слова, того самого, такого простого и ясного, объяснившего бы все.
Любовь…
Атрид боялся этого слова, как смертного приговора.
О даймос, ведь он царь Эллады, Атрид Агамемнон, тот, кого так ненавидит это золотоволосое чудо! Вот в чем заключался источник его мучений, вот почему юноша боялся признаться даже себе, что любит Агниппу.
Ни честь, ни совесть никогда не позволили бы Агамемнону играть с доверчивой девушкой. Если ты любишь — женись. Но чтобы попросить руки Агниппы, ему пришлось бы признаться ей не только в любви, но и в обмане. В том, кто он на самом деле. Мало того, что золотоволосое чудо не может простить его за ту треклятую улыбку на площади, так теперь она еще и решит, что он все эти недели смеялся над ней!
Он не мог рисковать всем, делая такое признание. Слишком велика оказывалась цена проигрыша.
Самое дорогое, что теперь есть у него в жизни…
За эту девушку он бы отдал все — свой царский титул, свои богатства, могущество своей страны… Все хотел бросить к ее ногам — и не смел.
Вот поэтому он и занимался самообманом, гоня прочь мысли о любви, уверяя себя, что его чувства — просто привязанность. Но в глубине души понимал, что это не так.
Неизвестно, сколько мог бы продолжаться этот спор с самим собой, если бы не прогулка за съедобными морскими раковинами.
Наступил последний день месяца таргелиона[2] — день, посвященный Гекате и другим подземным богам[3]. Сегодня ни один здравомыслящий человек не взялся бы ни за какое дело — ведь это не просто сулило неудачу, но было опасно. Только безумец решился бы навлечь на себя гнев владычицы Тьмы!
Закрылись все лавки, затих базар — и Атрид при всем желании не смог бы уйти «на работу»: в квартале горшечников тоже все отдыхали. Впрочем, царь накануне предупредил Ипатия, что не станет сегодня заниматься государственными делами и советует другу самому хорошо отдохнуть, чтя подземных богов.
И как же прекрасно провести целый день рядом с золотоволосым чудом…
Атрид признавался себе, что уже давно с нетерпением ждал этого.
Утро было прекрасно. В окно вместе с солнечным светом вливались ароматы яблонь и груш — они уже отцветали, и под ветром их лепестки белой порошей осыпались на траву. Мена, что-то напевая себе под нос, возился у очага.
— Проснулся, Атрид? — весело спросил он, когда молодой человек сел на постели. — Сегодня, я так понимаю, ты дома?