Завещание Холкрофта
Шрифт:
Он сидел, обессилевший, притихший, и читал письмо Альтины:
«Мой дорогой Ноэль.
Мы, вероятно, уже не увидимся больше, но я молю тебя – не оплакивай меня. Потом можешь, но не теперь. Теперь просто нет времени.
То, что я хочу сделать, я сделаю по той простой причине, что должна это сделать, и, кроме меня, этого не сделает никто. Даже если бы и был на свете человек, который смог бы это сделать, вряд ли я позволила бы ему, потому что это – мое дело.
Я разрываю тот круг лжи, в котором прожила более тридцати лет. Мой новый друг мистер Бен Гадиз все тебе объяснит. Должна тебе сказать,
Я дитя другой эпохи, где ни один долг не оставался неоплаченным, а честь не считалась анахронизмом. Я охотно возвращаю свой долг – в надежде, что моя честь может быть восстановлена.
Если мы больше не увидимся, знай, что ты принес мне огромную радость в жизни. Если кому-то угодно иметь доказательства того, что мы всегда лучше тех, кто нас породил, то ты отличное тому доказательство.
Еще одно слово о твоей подруге Хелден. Мне кажется, о лучшей дочери для себя я не могла и мечтать. Я сужу по ее глазам, по ее мужеству. Мы знакомы с ней всего несколько часов, и за это время она же успела спасти мне жизнь и даже была готова пожертвовать для этого собственной. Верно говорят, что мы понимаем смысл прожитой жизни только в минуты просветления. Я пережила эту минуту – и она заслужила мою любовь. Храни тебя господь, Ноэль.
С любовью
Альтина».
Холкрофт поднял взгляд на Якова, который стоял у окна и смотрел на серое зимнее утро.
– Что это такое, чего она не позволила бы никому сделать? – спросил он.
– Встретиться с моим братом, – ответила Хелден.
Ноэль сжал кулаки и закрыл глаза.
– Бен Гадиз сказал, что он приказал тебя убить.
– Да. Он убил много людей.
Холкрофт обратился к израильтянину:
– Мать написала, что ты расскажешь мне про ложь.
– Пусть это лучше сделает Хелден. Мне многое известно, но она знает все.
– Из-за этого ты ездила в Лондон? – спросил Ноэль.
– Из-за этого я уехала из Парижа, – ответила она. – Но не в Лондон, а в небольшую деревушку на берегу Невшательского озера.
И она рассказала ему о Вернере Герхарде, о «Вольфшанце», о двух сторонах одной монеты. Она постаралась припомнить все подробности, которые сама узнала от последнего из «Нахрихтендинст».
Когда Хелден закончила свой рассказ, Холкрофт встал со стула.
– Итак, все это время я был подсадной уткой. Марионеткой в руках другой «Вольфшанце».
– Ты – тайный код, открывающий сейфы «Детей Солнца», – сказал Бен Гадиз. – Ты был тем связующим звеном, которое приводило в действие всю машину и заставляло законы работать на них. Такие гигантские деньги не могут же упасть с неба. Их появление должно было иметь легальные обоснования, иначе их могли просто конфисковать. А «Вольфшанце» не хотели идти на такой риск. Это было гениальное мошенничество.
Ноэль уставился в стену. Он стоял лицом к стене, смотрел на блеклые обои с едва заметным взором: концентрические круги образовывали сложный рисунок. Из-за слабого освещения или, может быть, из-за пелены на глазах ему показалось, что эти круги бешено вращаются, то исчезая, то вновь возникая на обойной бумаге. Круги. Круги лжи. И ни одной прямой линии. Ни одной прямой правды. Только круги. Только ложь. Обман.
Он услышал свой сдавленный крик и понял, что яростно барабанит кулаками по этим нарисованным кругам, желая их уничтожить, разорвать, стереть.
Он почувствовал прикосновение чьих-то рук. Родное прикосновение.
К
Где он? Что совершил?
Его глаза наполнились слезами – он понял это, потому что круги на стене вдруг расползлись и превратились в бесформенный клубок кривых линий. Хелден обняла его, повернула к себе и нежными пальцами стала смахивать слезы с его щек.
– Любимый! Единственный мой…
– Я… его… убью! – снова и снова повторял он с неколебимой решимостью в голосе.
– Да, убьешь! – ответил ему голос, гулко прозвучав в чертогах его мозга. Голос принадлежал Бен Гадизу, который отстранил Хелден, развернул к себе Холкрофта и прижал его к стене. – Ты убьешь!
Ноэль напряг воспаленные глаза и тщетно пытался унять дрожь в теле.
– Ты не хотел, чтобы я смотрел на нее.
– Да, я понял, что ничего не смогу с тобой сделать, – тихо ответил Яков. – Я это понял, когда ты ринулся к дому. Уж на что я прошел такую подготовку, о какой никому и не снилось. Но в тебе таится какая-то нечеловеческая сила. Не знаю, надо ли мне сейчас это говорить, но я благодарю бога, что ты не мой враг.
– Что-то я тебя не понимаю.
– Я даю тебе возможность осуществить вариант Хар Шхаалаф. Это потребует невероятной дисциплины и самоотдачи, но ты на это способен. Я тебе скажу откровенно: я бы не смог это осуществить, но ты, возможно, сможешь.
– Что именно?
– Ты должен появиться на встрече в банке. Вместе с убийцами твоей матери, вместе с человеком, который приказал убить Хелден, убить Ричарда Холкрофта. Ты будешь с ним. Будешь с ними. Ты подпишешь бумаги.
– Ты с ума сошел! Ты сошел с ума!
– Нет! Мы изучили законодательство. Тебе надо подписать документ, размораживающий счет. Согласно этому документу в случае твоей смерти все права распоряжаться деньгами переходят к твоим сонаследникам. Подписывая эти бумаги, ты подпишешь смертный приговор. Подпиши бумаги! Это будет смертным приговором – не тебе, а им!
Ноэль смотрел в темные глаза Якова. Он опять увидел в его взгляде правду. Никто не проронил ни звука. И постепенно Холкрофт начал обретать утраченное чувство реальности. Бен Гадиз отпустил его. Все встало на свои места.
– Они будут меня искать, – сказал Ноэль. – Они думают, что я пошел в номер к фон Тибольту.
– Ты был там. Нитки с двери сорваны. Ты увидел, что там никого нет, и ушел.
– Куда? Они же спросят.
– Ты ориентируешься в городе?
– Плохо.
– Значит, ты брал такси. Ты катался вдоль озера, гулял по пирсам, набережным, расспрашивал о матери. Это вполне правдоподобно: они ведь считают, что ты в панике.
– Уже почти половина восьмого, – сказал Ноэль. – Осталось полтора часа. Я вернусь в отель, увидимся после встречи в банке.
– Где? – спросил Яков.
– Снимите номер в «Эксельсиоре», запишитесь как супруги. Приезжайте туда после половины десятого, но до полудня. Я в четыреста одиннадцатом номере.
Он стоял перед дверью апартаментов фон Тибольта. Было три минуты девятого. Он слышал злобные голоса за дверью. В любом разговоре голос фон Тибольта звучал громче остальных: он говорил издевательским тоном, едва не срываясь на оскорбления.
Холкрофт глубоко вздохнул и заставил себя успокоиться: его так и подмывало дать волю инстинктам, бушующей в нем ярости. Но он должен прямо смотреть в глаза человеку, который убил его мать, убил его отца. Смотреть ему в глаза и ничем не выдать своих чувств.