Завещание Холкрофта
Шрифт:
Он посмотрел на стоящий перед ним на столике стакан. Он и не заметил, как обхватил его пальцами.
«Вы заказывали виски со льдом…»
Он оттолкнул стакан и вдруг понял, что не может больше оставаться за этим столиком, находиться в этом салоне. Ему надо уносить ноги. Ему надо отогнать страшные воспоминания. Они так отчетливы, так реальны, так ужасны…
Он встал и нетвердым шагом направился к лестнице. Взрывы пьяного смеха то и дело врывались в нескончаемый страдальческий вопль, который был зловещим
Он спустился по ступенькам вниз. Свет в салоне был притушен, несколько пассажиров зажгли у себя над головой крошечные прожекторы и читали. Остальные спали.
Ноэль не понимал, что с ним происходит. Грохот в ушах не умолкал. Страшные картины не исчезали. Его затошнило, и ему захотелось извергнуть этот страх, который застрял где-то глубоко в желудке. Где тут туалет? В кухонном отсеке? За кухонным отсеком? За занавеской, вот где. Или нет? Он отдернул занавеску.
Внезапно его взгляд оказался прикованным к креслу первого ряда во втором салоне. Человек шевельнулся во сне. Мужчина мощного сложения, чье лицо было ему знакомо. Он его уже где-то видел. Он не мог вспомнить где, но был уверен: видел! Лицо, искаженное гримасой ужаса, – человек пробегал мимо, очень близко от него… Что же это за лицо? Что-то мимолетное отпечаталось в его сознании. Но что?
Ах да – брови! Густые, полумесяцем, кустистые, черные с проседью. Где же он их видел, эти черные с проседью брови? Почему эти арки густых бровей вызывают у него воспоминание о каком-то акте насилия? Где же это было? Он никак не мог вспомнить и от этого почувствовал, как кровь застучала в висках. Пульсация усиливалась. Виски сковала тупая боль.
И вдруг человек с густыми бровями проснулся, словно ощутил на себе чей-то взгляд. Их глаза встретились. И они тотчас узнали друг друга.
И в это мгновение родилось воспоминание о кровопролитии. Где? Когда?
Холкрофт неловко кивнул, уже не сознавая, что делает. Боль пронзила желудок, словно лезвие ножа. В голове быстро-быстро стучали тяжелые молотки. На мгновение он забыл, где находится. Потом вспомнил, и в мозгу вновь всплыли знакомые картины убийства, жертвой которого, если бы не счастливая случайность, стал бы он.
Ему захотелось вернуться на свое место. Надо успокоиться, взять себя в руки, перетерпеть боль, переждать, пока закончится этот дикий колотун. Он повернулся и быстро прошел за занавеску, через кухню, обратно в салон первого класса.
Он сел в свое кресло. Кругом была полутьма, и, слава богу, место рядом с ним пустовало. Он погрузил затылок в мягкий подголовник и прикрыл глаза, изо всех сил пытаясь отогнать видение страшного лица человека, который крича доживал последние секунды жизни. И не смог.
То лицо стало его собственным лицом.
Потом черты расплылись, словно расплавилась плоть, – но всего лишь на мгновение, чтобы затем затвердеть и обрести новую форму. Это возникшее лицо принадлежало
Он невольно задохнулся. Никогда он не видел этого лица, но вдруг он его узнал. Инстинктивно. Это было лицо Генриха Клаузена. Человека, который страдал тридцать лет назад. Незнакомого отца, с которым он заключил завет.
Холкрофт открыл глаза, стекающий на лоб пот падал на веки, в глазах защипало. Он понял еще одну истину, но пока не был уверен, хочет ли он ее признать. Те двое, что пытались убить его, сами нашли смерть. Ибо они захотели встать у него на пути.
На борту того самолета находились люди «Вольфшанце».
Глава 7
Портье отеля «Порту Алегре» вытащил из ящичка карточку брони Холкрофта. К карточке был прикреплен длинный желтый конверт. Портье отколол конверт и передал его Ноэлю:
– Это пришло сегодня вечером – в начале восьмого, сеньор.
У Холкрофта не было знакомых в Рио-де-Жанейро, и он никому не сообщил, куда направляется. Он разорвал конверт и вытащил записку. Гостиничная телефонистка сообщала ему, что звонил Сэм Буоновентура. Он просил его срочно позвонить, в любое время.
Холкрофт посмотрел на часы – полночь. Он заполнил регистрационный бланк и обратился к портье:
– Мне надо позвонить на Кюрасао. Это не очень затруднительно в столь поздний час?
Портье, похоже, слегка оскорбился:
– Только не для наших телефонисток, сеньор. Что касается Кюрасао, то я, право, не знаю.
Трудно сказать, у кого из телефонисток возникли затруднения, но лишь в четверть второго он услышал в трубке заспанный голос Буоновентуры:
– Кажется, у тебя возникла проблема, Ноули?
– Боюсь, это не первая. Что случилось?
– Твоя секретарь-телефонистка дала мой номер этому мешу из Нью-Йорка, лейтенанту Майлзу. Он следователь. Ну и развонялся же он! Сказал, что ты должен был поставить в известность полицию о своих перемещениях по стране, не говоря уж об отъезде за границу.
Боже, он совсем забыл! И только теперь ему стало ясно, как важно было это требование. Ведь стрихнин предназначался для него. Неужели и полиция пришла к такому же выводу?
– Что ты ему сказал, Сэм?
– Да я сам взвился. Только так и можно осаживать этих зарвавшихся копов. Я сказал ему, что ты срочно выехал не геодезические съемки в район возможного строительства, в котором заинтересован Вашингтон. На острова чуть севернее Панамского канала. Это все равно, что ничего не сказать.
– И он это съел?
– А что ему осталось делать? Он решил, что мы тут все дураки набитые, и я с ним не стал спорить. Он дал мне два номера, чтобы ты ему позвонил. Есть карандаш?
– Пишу.
Холкрофт записал два номера – телефон авиатранспортной полиции в Нью-Йорке и домашний телефон Майлза, поблагодарил Буоновентуру и пообещал связаться с ним на следующей неделе.