Завещание профессора Яворского. Плата по старым долгам
Шрифт:
– Должен был учитывать!
– резко сказал Валентин.
Однако Сторожук усомнился в первопричине травмы.
– Не исключено, что он был травмирован еще до драки, когда неудачно соскочил с мотоцикла, - отложив следственное дело и бегло просмотрев историю болезни, сказал он.
– Но он потерял сознание только, когда упал на стоянке, - возразил Кандыба.
– Дискутировать на эту тему рано. Вскрытие прояснит картину. Хотя при таких обстоятельствах...
– Сторожук сделал неопределенный жест.
– Учитывая ваше нетерпение тянуть не буду: после обеда
Он положил историю болезни в портфель.
Пастушенко сказал, что хочет присутствовать при вскрытии.
– Пожалуйста, Александр Григорьевич, - пряча в глазах усмешку, сказал Сторожук.
Пастушенко не торопился: поерзав в кресле, он положил руку на телефон, весьма недвусмысленно посмотрев на Ляшенко и следователя.
Пришлось выйти в коридор. Сторожук вышел вместе с ними.
– И это он должен согласовать с начальством. Удивляюсь, как он оперирует без телефона, - не очень почтительно отозвался он о Пастушенко.
– Видимо, эта смерть задевает престиж кафедры, - предположил Кандыба.
– Не столько кафедры, сколько личный престиж, - возразил Сторожук. Профессор Яворский в таких случаях шел на риск.
– Вы знали профессора Яворского?
– спросил Ляшенко.
– Великолепно знал. Мы жили по соседству. Талантливейший был хирург! И человек прекрасный: простой, отзывчивый. В него верили, как в бога и больные, и врачи...
Он не договорил: в коридор вышел Пастушенко, и они направились к выходу. С ними пошел Кандыба.
Ляшенко отыскал отдел кадров больницы. Мандзюк был еще там. Валентин застал его непринужденно беседующим с двумя кадровичками: дородной женщиной неопределенного возраста и востроносенькой смешливой девушкой. Когда бы не записная книжка в руках Алексея, можно было бы подумать, что он треплется от нечего делать.
Они вышли в коридор, и Мандзюк перелистал книжку, удовлетворенно хмыкнул:
– Знаешь, мне иногда приходят в голову неплохие мысли, - сказал он, пряча книжку в карман.
– Пока ты беседовал с титулованными докторами, я вот о чем подумал: а не является ли Дон ассистентом кафедры Пастушенко? Кафедрой-то раньше заведовал Яворский.
– И что из этого?
– А то, что ассистенты обычно очень внимательны к дочерям заведующих кафедрами.
– Яворский умер полгода назад.
– Значит, это был отголосок прежних отношений.
– Ты уверен?
– На девяносто пять процентов. Пока ты беседовал с Пастушенко и Сторожуком, я немного посплетничал с кадровичками. Младшая говорит, что ассистент Боков одно время претендовал на роль жениха Ларисы Яворской, хотя старшая утверждает, что по возрасту и замашкам он больше подходит Ларисиной мачехе. Но последнее суждение, на мой взгляд, чересчур субъективно - уж очень хмурилась старшая кадровичка, когда младшая пела дифирамбы Бокову.
– Сколько Бокову лет?
– Тридцать два и, судя по рассказам кадровичек, он весьма недурен собой.
– Поэтому ты заподозрил его?
– Есть еще некоторые нюансы. На следующий день после событий у ресторана "Сосновый бор", то есть позавчера,
– Ничего удивительного - начались летние каникулы.
– Эти ассистенты работают не только на кафедре, но и числятся ординаторами больницы.
– Ординаторам тоже полагается отпуск.
– Верно. Но по графику Боков и Новицкий должны идти в отпуск в середине июля, а позавчера было только 29 июня. Причем и тот, и другой передали заявления об отпуске через своих коллег и в больнице 29-го уже не появлялись.
– Новицкий, говоришь?
– Я на Бокове остановился.
– Фамилия не понравилась?
– Почти угадал. Только не фамилия - имя. Необычное у него имя Донат.
– А уменьшительное, очевидно, Дон. Другого не придумаешь!
– Просто, как все гениальное!
– недоверчиво усмехнулся Ляшенко. Адрес узнал?
– Узнал. Но младшая кадровичка высказала предположение, что сейчас Донат живет на даче.
– Она посвящена в такие детали?
– Неженатые ассистенты на дороге не валяются! Координаты дачи кадровичка не знает или запамятовала, уточнять было неловко. Но надеюсь, что товарищ Бокова, доктор Самсонов, который, кстати, передал в кадры заявление Доната, информирован лучше. Сейчас Самсонов должен быть в ординаторской. Заглянем по пути?
...Дверь в ординаторскую была полуоткрыта, оттуда доносились голоса. Разговаривали двое: женщина и мужчина. Мандзюк сделал предостерегающий жест. Ляшенко невольно прислушался. Говорила в основном женщина, а мужчина только подавал неуверенные реплики.
– Как это могло случиться, доктор?
– спокойно, пожалуй, слишком спокойно, спросила женщина.
– Вчера ему стало лучше, он даже разговаривал со мной. Недолго, но разговаривал. Я все понимаю: тяжелая травма, сразу не разобрались - ошибаются и врачи. Но потом, когда все стало ясно, почему его не оперировали? Такие операции делают. Матвей Петрович запросто делал такие операции.
– Не так уже и запросто, - возразил врач.
– Запросто, - упрямо повторила женщина.
– Я знаю: он нашего отца оперировал. У отца почти такая же травма была, даже хуже: у него был перелом позвоночника.
– Трудно сказать, что хуже, - осторожно заметил врач.
– А почему профессора Пастушенко не вызывали?
– Кризисное состояние наступило внезапно. Я, признаться, не ожидал. Уже ничего нельзя было предпринять.
– Но об операции говорили еще вчера.
– Разговор такой был, но профессор Пастушенко...
– врач замялся.
– Понимаю, профессор не рискнул, - горько усмехнулась женщина.
– Он осторожный человек, ваш Пастушенко. За свою репутацию боится, а за чужую жизнь не очень-то переживает. Она ведь чужая! А почему Пашу не позвали? Я же просила вас, если Толику будет совсем худо, чтобы Пашу разыскали. Он бы все сделал, чтобы Толика спасти. Когда с нашим отцом несчастье произошло, он всех на ноги поднял и вместе с Матвеем Петровичем оперировал его. Я рассказывала вам, как он к Толику, ко мне, ко всей нашей семье относится!