Завещаю вам жизнь.

Прибытков Владимир Сергеевич

— Господин следователь, если бы большевики...

— Молчите, Топпенау... Вы не собирались разделить отечества, поэтому еще в тридцать пятом году стали переводить свой капитал за границу. В частности, в швейцарские банки. Это подтверждается выписками, из ваших счетов вот эти выписки. Можете ознакомиться.

Хабекер протянул растерянному Топпенау несколько листков бумаги, исписанных колонками дат и цифр, обозначающих суммы вкладов.

Трясущимися руками граф принял эти листки и стал лихорадочно просматривать их.

Хабекер выдержал паузу.

— Факт сокрытия доходов от имперского управления финансов будет также вменен вам в вину, — сказал он минуту спустя. — Но это не главное. Главное

заключается в том, что Эрвин Больц, зная ваши намерения, сделал вам в тридцать шестом году предложение, суть которого вы знаете лучше меня и которое вы приняли, так как считали его выгодным и разумным. Больц действовал от имени Интеллидженс сервис, и так оно и было на самом деле. С этого времени вы регулярно получали деньги за сведения, сообщаемые Больцу для Лондона. В выписках банка, как вы видите, указаны два перевода из Нью-Йорка. Но в дальнейшем вы отказались от такой формы получения вознаграждения. Вы предпочитали получать деньги лично от самого Больца или эмиссаров Интеллидженс сервис при поездках в отпуск, который теперь проводили только в Швейцарии. Убедитесь, что даты ваших вкладов точно совпадают со временем ваших отпусков...

— Господин следователь, мне нетрудно...

— Потрудитесь молчать! Итак, все шло хорошо, пока вторжение имперской армии в Польшу не вынудило вашего наставника и руководителя Больца исчезнуть. Кстати, сейчас он находится в Стокгольме... Вы этого, видимо, не знали... Но Больц не оставил вас в одиночестве. Разведка не покидает своих подоплечных! Зная, что вы уедете в Берлин, Больц приставил к вам своего сотрудника Ингу Штраух. Вы знали эту даму и раньше, хотя, может быть, и не догадывались о ее подлинной роли. Вы получили приказ устроить Ингу Штраух на работу в ваше министерство, чтобы она всегда находилась под рукой.

Именно Инге Штраух вы и сообщали все, что удавалось узнать как по официальной линии, так и из разговоров в том высоком обществе, куда вас допускали.

— Господин следователь...

— Характер вашей информации известен из показаний Штраух. Она осуществляла вашу связь с Лондоном, а также передавала вам новые требования Больца. Вы эти требования выполняли. Вы предупредили, в частности, о готовящемся наступлении через Бельгию и Голландию, выдали планы подготовки к заключению договора о ненападении с Советским Союзом, а затем подробно информировали о ходе дипломатической и военной подготовки Германии к нападению на Россию. Это установленные факты, Топпенау, и опровергнуть их невозможно. Все они подтверждены копиями имеющихся у нас телеграмм.

Хабекер лгал, выдавая догадки следствия за истину*. Но лгал расчетливо и умело. Пожалуй, эту ложь можно было назвать вдохновенной. А направлял Хабекера, подстегивал его сам фон Топпенау, потерявший контроль над жестами и мимикой.

Бледный, не способный сдержать нервный тик, он то прикладывал руки ко лбу, то хватался за шею, словно пытался освободиться от невидимой петли, то вцеплялся в лацканы пиджака.

Листки, поданные Хабекером, он выронил.

У него были глаза сомнамбулы. Хабекер отлично видел происходящее с арестованным.

— Однако вы не знали основного, Топпенау, — честно сказал Хабекер. Вы не знали, что вы работаете на разведку русских. Вас передали большевикам, Топпенау, так как полагали, вероятно, что ваши сведения об усилиях Германии на востоке имеют наибольшую ценность... Инга Штраух сообщила: Больц еще сомневатся — хрипло сказал он.

Звук собственного голоса, не пропавшего окончательно, вселил надежду.

— Нет! — уже отчетливей повторил Топпенау. Мысль работала лихорадочно и жадно. Слова полились потоком.

Да, он знал Больца. Да, он беседовал с ним о политике. Не он первым порвал с этим человеком, узнав его происхождение. Ни о какой Ителлидженс сервис речи никогда

не шло и не могло идти. Больц не посмел бы! Что касается Инги Штраух -Да, он знал ее еще по Варшаве. Как журналистку. Поэтому помог ей потом, в Берлине. Она не вызывала сомнений. Может быть, он бывал излишне откровенен со Штраух в разговорах. Он готов это допустить. Но никакой информации он Штраух не давал! Это ложь! И Гауфу не давал. Чепуха! А насчет денег в швейцарских банках- Да, тут он виноват. Но хранение денег за границей объясняется семейными отношениями, и только. Он не хотел, чтобы жена знала о его личном капитале. Она потребовала бы положить эти деньги на ее счет. Тут долгая история. Граф фон Топпенау слишком долго зависел от капиталов жены, это наложило отпечаток на их отношения. Семейная жизнь давно стала для него источником страданий. Если бы не дети, он порвал бы брачные узы с безмерно властной. вообразившей, что имеет на него особые права, скупой и подозрительной женщиной. Чувство к ней давно ис сякло, уступив место ненависти. Вероятно, следователь знает, что граф Топпенау живет отдельно от семьи, проводящей большую часть времени в Вене. И он имел право на собственные деньги. Что же касается переводов из Нью-Йорка, то здесь явное недоразумение. Дело в том, что в свое время Топпенау одолжил большую сумму своему давнему знакомому графу Гюйну, который покинул дипломатическую службу в Варшаве.

Выслушав все эти слова Хабеккер произнес!

— Выходит, что вы захотите сотрудничать с красными, и запросить ставить вас в известность о вашей подлинной роли- Таким образом, вы были простой пешкой в игре. Это не снимает вашей вины, я повторяю, но может облегчить вашу участь, если вы поможете следствию выяснить некоторые детали дела. Это все, что я хотел сообщить... Свои показания вы дадите письменно.

Рассказ следователя ошеломил фон Топпенау.

Худшие предположения сбывались!

Кошмарные сны, преследовавшие графа пять долгих лет в дни сомнений и тревог, сбывались наяву. Кое в чем следователь был неточен. Но он знал о Больце, знал об их договоренности летом тридцать шестого года, знал о Лондоне, о переводах из Нью-Йорка и других деньгах! Значит, он знал все! Инга Штраух, находящаяся в гестапо больше месяца, наверняка не выдержала! Можно представить, что с ней делали!..

Граф фон Топпенау ощущал: тело покрыто липким потом. Голос не повиновался ему.

Но инстинкт самосохранения восставал против признаний.

Признания означали смерть.

Смерть.

Бесследное исчезновение того, что было графом Топпенау и не могло возникнуть и повториться уже никогда.

Все должно было остаться, а граф Эрих фон Топпенау исчезнуть.

Стать ничем.

Прахом.

Тьмой.

Немотой.

Горсточкой пепла в цинковой урне...

Граф фон Топпенау поднял голову.

Гюйн получил возможность вернуть эти деньги, когда находился в Лондоне. Перевод из Лондона мог вызвать подозрения. Поэтому Гюйн вернул эти деньги через Нью-Йоркский банк. Только и всего. Что же касается других вкладов, то они делались фон Топпенау лично. Это правильно, как правильно и то, что, выезжая из Германии, он не мог вывозить валюту. Эти деньги он действительно получал в Швейцарии. Но это всего-навсего его доля доходов от свинцовых рудников Чили. Ибо он, граф фон Топпенау, еще с тридцать второго года состоит в числе акционеров «Гейманинг компани оф Чили». Доходы не столь уж велики: компания вынуждена вести тяжелую борьбу с североамериканскими монополиями. Да, сокрытие денег является преступлением. Он, граф Топпенау, готов отвечать за это. Но он категорически протестует против попыток приписать ему чудовищные злодеяния! Штраух клевещет на него! Гауф тоже клевещет! Никакой Интеллидженс сервис, никакой Москвы! Все это грубая, подлая, гнусная ложь!