Завет вечности. В поисках библейских манускриптов
Шрифт:
По прибытии в Лондон Шапира был встречен там, в общем, доброжелательно, хотя его причастность к афере с «моавской» керамикой и не была забыта. Ошибкой, впрочем, было бы думать, что все поголовно в Англии верили в подлинность кожаных свитков Второзакония. Скептики находились с самого начала. По всей вероятности, первым, к кому обратился Шапира, был популярный в викторианскую эпоху писатель Уолтер Безант, занимавший тогда пост секретаря Общества палестинских исследований. В своей насыщенной ядовитыми замечаниями, посмертно изданной автобиографии он описал эту встречу, хотя и отнес в ней весь скандал с Шапирой на шесть лет ранее. В 1877 г. (как писал Безант) ему
379
нанес загадочный визит «один польский еврей, обращенный в христианство, но, увы, не на стезю добродетели. Это был
Именно эти два обстоятельства — превосходная сохранность чернил и находка в пещере — и казались самыми невероятными; они же семью десятилетиями позже смущали ученых, первыми ознакомившихся со свитками Мертвого моря в сирийском монастыре. В свете наших теперешних знаний эти обстоятельства говорят как раз в пользу Шапиры и менее всех прочих заслуживают снисходительных насмешек Безанта. Можно возразить ему, что ведь «компетентный» фальсификатор не использовал бы явно свежих чернил и не стал бы выдумывать невероятных обстоятельств находки, которые неизбежно должны были вызвать подозрение. Анализируя утверждения первооткрывателей о сделанных ими находках, мы убеждаемся, что о подлинности открытия говорят скорее маловероятные, чем банальные, подробности. Еще более серьезные сомнения вызвала другая упомянутая Шапирой деталь — то, что рукописи были обернуты в полотно. Лондонская «Таймс» позднее заявляла: «Упоминание о полотне было, видимо, ошибкой,
380
поскольку люди, верящие в долговечность кожи, вряд ли признают способность столь же долго противостоять действию времени за обыкновенным льном». Однако лейпцигский эксперт все же признал древними кусочки льняной ткани, приставшие к рукописям Второзакония. И свитки из кумранской пещеры I тоже были обернуты в полотно.
На следующий день Уолтер Безант организовал заседание коллегии ученых. Шапира согласился продемонстрировать им все имеющиеся фрагменты «Пятикнижия». Безант пишет, что Шапира «развернул свои рукописи в обстановке такого всеобщего возбуждения, какое редко наблюдается в ученой среде». Вся процедура заняла три часа. Один профессор-гебраист будто бы воскликнул: «Это одна из тех немногих вещей, которые никак не могут быть обманом и подделкой!» Безант, впрочем, пытается нас уверить, что сам он, по существу, не заблуждался ни минуты; он также вспоминает, сколь невысокого мнения были о «достопочтенном выкресте Шапире» Уильям Симпсон из «Иллюстрейтед Лондон Ньюс» и капитан Клод Р. Кондер, занимавшийся картографированием Западной Палестины. После заседания Кондер уверил Безанта, что все пещеры Моава глинисты и сыры: «Во всей стране нет ни одной сухой пещеры». И позднее Кондер решительно выступал против всякой мысли о том, что рукописи на подверженной тлению коже способны были более двух тысяч лет пролежать погребенными в стране, где средний уровень осадков достигает 20 дюймов. Для него это было решающим аргументом в пользу того, что документы подделаны. Впрочем, каковы бы ни были мнения скептиков, пока они не выражали их открыто. Даже капитан Кондер проявлял осторожность. Поэтому после частной демонстрации было дано разрешение выставить рукописи в Британском музее,
381
и на протяжении трех недель свитки грелись в лучах славы. Затем мыльный пузырь лопнул, а с ним улетучились и все надежды Шапиры на признание и награду.
О том, что рукописи подделаны, одним из первых в Англии заявил (18 августа) Адольф Нейбауэр, оксфордский гебраист, состоявший в контакте с одним из членов берлинской группы Лепсиуса. Окончательный удар нанес французский археолог Клермон-Ганно, после разоблачения «моавских идолов» ставший злым роком Шапиры. Шапира отказал французу в разрешении ознакомиться с документами,
Первоначальный скептицизм француза еще более возрос, когда он узнал, что Шапира выставляет рукописи на продажу. Клермон-Ганно не стал скрывать своего отношения к этому. В письме, опубликованном в «Таймс» 21 августа 1883 г., он прямо выразил свое мнение, упомянув сначала о своих прежних столкновениях с Шапирой, а также о трудностях и ограничениях, препятствовавших его работе в Британском музее. В заключение он писал: «Фрагменты являются делом рук современного фальсификатора. И мои слова — не просто выражение априорного недоверия, чувства, которое многие ученые испытали, подобно мне, при одном известии
382
о такой удивительной находке. Нет, я могу сказать, держа документы в руках, как именно работал фальсификатор. Он взял один из больших синагогальных кожаных свитков с текстом „Пятикнижия", написанных тем же самым квадратным письмом, возможно, две или три сотни лет назад; свитки этого рода должны быть хорошо знакомы г-ну Шапире, поскольку он торгует ими и ранее продал некоторым публичным библиотекам Англии отдельные их экземпляры, полученные из действующих синагог Иудеи и Йемена. Фальсификатор затем отрезал нижний край свитка, имеющий наиболее широкую поверхность. Таким путем он получил несколько узких полос кожи, на вид довольно древних, причем это впечатление было в дальнейшем усилено с помощью соответствующих химических средств. На этих полосах кожи он написал чернилами, используя алфавит Моавского камня и вводя в текст „разночтения", какие только диктовала ему фантазия, отрывки из Второзакония, которые г-н Гинзбург затем разобрал и перевел с усердием и эрудицией, достойными гораздо лучшего применения».
В этих замечаниях, несомненно, слышатся злобные нотки и содержится косвенный намек на то, что Шапира на деле сам и сфабриковал рукописи. Клермон-Ганно решительно заявил, что ему ничего не стоило бы изготовить идеально сходный документ, который мог бы сойти за продолжение Второзакония г-на Шапиры, но имел бы перед последним «то скромное преимущество, что его не оценивали бы в миллион фунтов». Самоуверенность француза пришлась по душе не всем англичанам. Непосредственной реакцией публики на письмо Клермон-Ганно в «Таймс» была вспышка враждебности по отношению к нему самому, а не к Шапире; очевидно, англичане успели уже проникнуться к рукописям последнего собственнической страстью, которую они меньше всего
383
хотели видеть попранной каким-то заносчивым иностранцем. Некоторые газеты отвергли заключение Клер-мон-Ганно и утверждали, что кожа рукописей Шапиры значительно толще, чем используемая обычно для синагогальных свитков. Французу вменяли в вину и то, что он был изначально предубежден против Шапиры, и его неприличное предложение изготовить еще один «моавский свиток*·. Авторы передовиц бичевали то, что у них называлось «галльской страстью к самовосхвалению». «Манчестер Гардиан» б сентября обвинила самого Ганно в том, что он «чересчур уж преждевременно выпустил свои критические когти, чтобы это могло согласоваться с британскими понятиями о честной игре».
На специалистов, однако, произвели впечатление и изящные доказательства Клермон-Ганно, и описание им вероятного процесса изготовления подделки. Гинзбург, который некоторое время до того колебался, теперь вдруг буквально на следующий день выступил с безоговорочным осуждением рукописей Шапиры и полностью согласился с внешними свидетельствами, представленными его проницательным французским коллегой. К этому он добавил, вслед за Нейбауэром и Альбертом Лоуи, внушительный перечень внутренних свидетельств самого текста. Именно на этих основаниях фрагменты и были окончательно заклеймены как поддельные.