Завет воды
Шрифт:
Через несколько недель после похорон, когда жизнь в Парамбиле с трудом возвращалась в нормальное русло, она, уже засыпая, слышит, как кто-то скребется и роет землю во дворе. Потом звук пропадает. Но в следующую ночь возникает вновь. Она выходит на веранду, садится, поворачивается лицом к звуку.
— Послушай, — говорит она. — Ты должен простить меня. Я и так казню себя, что не пришла к тебе, когда уложила детей спать. Я уснула. Мне так жаль, что мы поругались за ужином. Я вспылила. Да, я тоже хотела, чтобы все было иначе. Но это ведь всего один вечер из столь многих, которые были прекрасны, разве нет? Я надеялась на еще много прекрасных ночей, но каждая из минувших была благословением. И послушай: я прощаю тебя. После целой жизни великодушия
Она прислушивается. И знает, что он ее услышал. Потому что, как и всегда, выражает свою любовь к ней единственным привычным ему способом — молчанием.
глава 26
Невидимые стены
Когда сыну уже почти три, она везет его на лодке в церковь Парумала, где похоронен Мар Грегориос, единственный святой христиан Святого Фомы. Филипос в восторге от своего первого плавания, но мать не спускает с него глаз. Ни мужа, ни ДжоДжо невозможно было уговорить сесть в лодку, а этот только завидит воду, сразу туда лезет. Его друзья шныряют в пруду как рыбы. А он никак не возьмет в толк, почему у него не получается. И становится неукротимо настойчивым, как огненный муравей, преодолевающий препятствие. Бесконечные попытки сына «плавать» пугают мать, жалко смотреть на его неудачи.
Гробница святого находится в боковой части нефа церкви Парумала. Над ней фотография Мар Грегориоса в натуральную величину, этот образ (или еще более известный портрет работы художника Раджи Рави Варма) на календарях и просто в рамочках висит в каждом доме христиан Святого Фомы. Борода Мар Грегориоса подчеркивает изящные губы, а белоснежные локоны обрамляют красивое доброе лицо с удивительно юными глазами. Он единственный выступал за то, чтобы пулайар были обращены и приняты в общину, но при его жизни этого не произошло. И ей не верится, что это может случиться и при ее жизни.
Маленький сын охвачен благоговейным трепетом, но потрясен не столько гробницей святого, сколько сотнями свечей перед ней. Он тянет мать за мунду:
— Аммачи, попроси его помочь мне плавать.
Мать не слышит его; она стоит, покрыв голову платком, глядя прямо в лицо святого. Она в трансе.
А Мар Грегориос смотрит прямо на нее и улыбается.
Правда? Ты проделала весь этот путь, чтобы я наложил чары на мальчика?
Аммачи остолбенела. Она слышала голос, но, оглянувшись, понимает, что вокруг никто ничего не заметил.
Мар Грегориос заглянул ей прямо в душу. Она не в силах выдержать взгляд святого.
— Да, — признается она. — Это правда. Ты же слышал, что сказал мальчик. Он полон решимости. Что мне делать? Сын потерял отца. Я в отчаянии!
Одна из легенд про Мар Грегориоса гласит, что однажды ему нужно было перебраться через реку, текущую мимо этой самой церкви, чтобы навестить прихожанина на другом берегу. Но у причала на мелководье купались три высокодуховные женщины, мокрая одежда облепила их тела, их радостный визг и смех струился в воздухе подобно праздничным лентам. Из скромности святой вернулся в церковь. Но полчаса спустя они все еще резвились на берегу. Он сдался, пробормотав себе под нос: «Ну и сидите там в воде. Схожу в гости завтра». А вечером дьякон сообщил, что три женщины, кажется, не могут выбраться из реки. Мар Грегориос ощутил раскаяние за свои неосторожные слова. Он пал на колени и помолился, а потом велел дьякону: «Скажи им, что теперь они могут выйти». Так и получилось.
Большая Аммачи здесь, чтобы беззастенчиво попросить об обратном: пускай Мар Грегориос сделает так, чтобы ее единственный сын не смог войти в реку.
— Я вдова с двумя малышами на руках. И вдобавок должна сходить с ума из-за этого мальчика, которому, как и его отцу, опасно находиться у воды. Он родился с таким Недугом. Одного сына я уже потеряла в воде. Но этот рвется плавать. Пожалуйста, умоляю тебя. Что, если всего четыре твоих слова, «Держись подальше
Ответа она не слышит.
Филипос перепугался, видя, как его мать, с лицом таинственным в призрачном свете множества свечей, стояла перед гробницей святого и разговаривала с картинкой.
По пути домой мать рассказывает Филипосу:
— Мар Грегориос наблюдает за тобой каждый день, мууни. Ты же слышал, как мы давали обет перед его могилой, верно? Я поклялась, что никогда не позволю тебе войти в воду в одиночку. А если ты так сделаешь, кара постигнет твою маму. (Так оно и есть. Она умрет, если с ним что-нибудь случится.) Поможешь мне сдержать клятву? Никогда не пойдешь к воде один?
— Даже когда научусь плавать?
— Да, даже тогда. Всегда. Никогда не будешь плавать один. Клятву нельзя нарушать.
Мальчик вздрагивает, представив, как маму настигает кара.
— Обещаю, Аммачи, — искренне говорит он.
Она будет часто напоминать ему об этом путешествии, о своей клятве и о его обещании.
По достижении пяти лет ее маленький мальчик идет в новую «школу» — три часа каждый день; это просто навес с соломенной крышей, открытый с трех сторон. В свой первый учебный день Филипос и еще пятеро новичков приносят листья бетеля, орехи арека и монетку для канияна [129] , который принимает дары, потом подзывает по очереди каждого малыша и указательным пальцем ребенка рисует первую букву алфавита на тали [130] , наполненном белым рисом. Эта школа — идея Аммачи, место, где дети могут несколько часов побыть в тишине и покое, где их научат буквам. Где малыши, дети и внуки семейств Парамбиля — ашари [131] , гончара, кузнеца и чеканщика, — выучат свой алфавит.
129
Профессиональный астролог в Керале.
130
Большое металлическое блюдо, на котором подается еда, обычно сразу несколько блюд. Так же может называться и сам обед.
131
Ремесленник (малаялам).
Каниян — маленький суетливый лысый человечек с блестящей шишкой, или кистой, на макушке, которую Малютка Мол окрестила «Крошка Бог». Каниян перебивается составлением гороскопов для потенциальных женихов и невест. Учительство дает ему желанный дополнительный доход. Некоторые брамины считают касту астрологов и учителей жуликами и псевдобраминами, но этот каниян не морочит себе голову подобными предрассудками.
Едва Большая Аммачи скрывается из виду, Джоппан, сын Самуэля, высовывается из банановых зарослей, где он прятался. Подмигивает Филипосу и заходит в класс. Эти двое — верные друзья и товарищи по играм. Поскольку Джоппан старше на четыре года, он еще и нянька для Филипоса, и телохранитель. Где бы они ни появлялись, обнимая друг друга за плечи, их принимают за братьев, особенно издалека, потому что Джоппан совсем небольшого роста для своего возраста.
Джоппан принес какой-то зеленый листочек, но вовсе не лист бетеля, камешек, который должен символизировать орех арека, и монетку, вырезанную из дерева. Обнаженный до пояса, он входит в класс, протягивает свои дары, демонстрируя в улыбке безупречные зубы, волосы он пригладил, смочив водой, но они уже опять приподнимаются, как примятая трава.
— Ах ха! — удивленно восклицает каниян. — Так ты, значит, тоже хочешь учиться? — Улыбка у канияна какая-то неестественная, шишка у него на голове набухает. — Я тебя научу. Встань там, за порогом. Аах, хорошо.