Завет воды
Шрифт:
— Чернильный Мальчик! — зовет его мужчина по-английски, подвязывая мунду под самые соски. — Добрый самаритянин! Я к вам обращаюсь, назовите себя, мой добрый друг.
— Это вы со мной говорите, саар? — переспрашивает Филипос на малаялам.
— ПО-АНГЛИЙСКИ! — ревет старик. — Мы будем беседовать только по-английски. Каково твое доброе имя?
— Меня зовут Филипос, саар. — Он надеется, что это и есть его доброе имя.
— Сэр! Никакой не «саар».
Филипос послушно повторяет. Усы одобрительно трепещут.
— Хорошо, тогда поднимайся. Давай начнем.
— Аммачи! — влетает в кухню Филипос. — У Коши саара на каждой
Большая Аммачи пытается переварить новость. Ее «библиотека» — это две Библии, молитвенник и кипа старых номеров «Манорамы». Про Коши саара она знает, потому что свежий улов от торговки рыбой включает в себя и свежие сплетни. Коши учился в Калькутте, получил диплом, а потом много лет работал клерком. Но во время Великой войны, прельстившись льготами и жалованьем, он поступил на службу. И вернулся другим человеком. Потом он поступил в Мадрасский Христианский колледж и остался там преподавать. А теперь вернулся, живет на небольшую пенсию в родовом доме на крошечном клочке земли, которого хватает для грядки маниоки и еще кое-какой мелочи.
— А жену ты видел, мууни? — встревает из-за его спины Одат-коччамма.
Филипос не слышит старушку, поэтому ей приходится постучать его по плечу и повторить вопрос.
— Оох, аах. Видел. Саар отправил меня за чаем. Она спросила, откуда я, из какой семьи и всякое такое. Саар закричал из своей комнаты по-английски: «Эта женщина взяла тебя в плен?» А она ему в ответ крикнула на малаялам, — передразнивает Филипос: — «Ты, старый барсук, если будешь говорить со мной по-английски, сам делай свой чай!»
— Старый барсук! — весело прыскает Малютка Мол.
— Бедная женщина, — замечает Большая Аммачи.
— Ты не понимаешь, — перебивает Одат-коччамма. — Я с юности знаю Коши. Такой был умный… Айо, и такой красавчик был в форме, пока не уплыл за море. Ботинки сияют, и ремень, и атхум итхук окке [139] . — Руки ее порхают вдоль тела, показывая блестевшие тут и там пуговицы, медали и эполеты.
Она выпячивает грудь, как голубь-дутыш, встает по стойке смирно, но с ее кривыми ногами и вдовьим горбом это выглядит ужасно забавно. Малютка Мол копирует ее, и они дружно отдают честь. Одат-коччамма грустно вздыхает:
139
Железяки сверкают повсюду (малаялам).
— В молодости он мог найти себе кого получше… С чего ему взбрело жениться на ней, не возьму в толк.
Тут на крыше каркает ворона.
— Господу, может, и понятно, а мне нет.
Заметив, как все уставились на нее, она фыркает:
— Что такого?.. Я хочу сказать, что если б мозги были керосином, у этой курицы не хватило бы даже на самую маленькую лампу.
— А вы с ней знакомы? — озадаченно спрашивает Филипос.
— Аах, аах. Ни к чему мне с ней знакомиться. Я и так кой-чего знаю.
— Британская армия разрешила ему оставить себе велосипед. Он говорит, что велосипед стоит больше, чем пособие. Он воевал во Фландрии. Досадовал, что мне ничего об этом неизвестно. Ой, а еще он дал мне почитать вот эту книгу. Говорит, в ней о жизни сказано все.
Малютка Мол, Одат-коччамма и Большая Аммачи уставились на книжку.
— На Библию что-то не похоже, — с сомнением проговорила Большая Аммачи.
Шрифт мелкий, и есть картинки, но стихи не пронумерованы.
—
Большая Аммачи невольно ревнует. Оставив попытки научиться плавать, сын словно в отместку направил свое любопытство на изучение всего прочего в этом мире. Его жажда знаний давно уже превзошла все, что мог предложить мальчику Парамбиль. Да и школы хватало еле-еле. Коши саар, несомненно, более образованный, повидавший мир человек, чем школьные учителя Филипоса. Мать видит, как ее голодающий сын получает пищу, но не из ее рук.
— Ему нужно будет платить?
— Регулярными поставками моих чернил «Медная Река Парамбиля», — гордо объявляет Филипос.
— Аах, — довольно усмехается Одат-коччамма. — Только не рассказывай ему, что ты добавляешь в эти чернила, мой тебе совет.
На следующей неделе Филипос возвращается еще более воодушевленный.
— Аммачи, он может цитировать наизусть целые страницы из этой книги! «Не думай» — это у меня одиннадцатая заповедь, а двенадцатая: «Спи, когда спится» [140] .
Подобного рода знания ее как раз тревожат.
— И что с того, что он помнит ту книгу. Одат-коччамма может рассказать наизусть целиком Евангелие от Иоанна, хотя даже не читала его. В былые времена так ведь и учились, верно? — обращается она к старушке, пытаясь защитить ту единственную книгу, которую Филипосу надо бы выучить. Но та с нетерпением ждет, что еще расскажет мальчик.
140
Г. Мелвилл. «Моби Дик». Пер. И. Бернштейн.
— Саар задал мне только один вопрос: «Кто рассказывает эту историю?» Ответ: Измаил! Об этом сказано в первой же строке. Измаил — «рассказчик». Я точно знаю, что мой английский станет лучше, потому что он не позволяет мне ни слова произнести на малаялам.
Следующие несколько недель семья собирается слушать заданные Филипосу страницы «Моби Дика» в его переводе и пересказе. Когда он говорит: «Уж лучше спать с трезвым каннибалом, чем с пьяным христианином», все дружно хохочут. Большая Аммачи шокирована этой историей, но одновременно и зачарована. Однажды утром, как только Филипос уходит в школу, она решает еще раз внимательно рассмотреть иллюстрацию с татуированным дикарем, Квикегом. Но в комнате сына обнаруживает склонившихся над книжкой Одат-коччамму и Малютку Мол.
— Он пулайан, этот Квик-ашин! [141] — восклицает Одат-коччамма. — Кто еще видит свою судьбу в игральных костях? Кто другой будет мастерить собственный гроб? Помнишь, как Павлос-пулайан думал, будто ему в спину вцепился дьявол? И все никак не мог от него избавиться. В конце концов заполз в щель в скале, такую узкую, что дьявол не смог пролезть следом…
— И содрал половину кожи, и чуть не умер от укусов муравьев, — продолжает Большая Аммачи.
141
Больной, сумасшедший (малаялам).