Завод
Шрифт:
— Вавеле? Был.
— И на площади рыночной был?
— Был. Ее не минуешь.
— А в Закопанах?
— Возили.
— Ив шкуре, медвежьей фотографировался?
— Нет. Не хотелось.
Странный разговор. Будто отдергивали руку от горячей воды, пробуя, не остыла ли. Хотя мало кто на заводе так «болел» за свою аппаратуру, как Алехин. Он даже вел переписку с заказчиками.
— Ну а с Кириллом все в порядке? Не сотворил что-нибудь? — Зеленые зрачки алехинских глаз сузились.
— Вроде все в порядке, — Синьков усмехнулся.
Алехин кивнул и вновь уткнулся
— Так-так… Рассказал бы еще что-нибудь. — Сопреев выдвинул ящик и внимательно его оглядел.
— А что рассказывать? Вы и без моих рассказов все знаете, Михаил Михалыч, — сказал Синьков. — Энциклопедист!
— Ты гляди! — Сопреев ухмыльнулся. — Правда, читать я люблю. Одно, говорят, мешает — голова у меня маленькая. Все не уместить.
Да, у осла голова побольше, — поддержал Синьков.
Сопреев захохотал, навалившись грудью на верстак.
Потешил ты меня! Был бы царем — озолотил.
Синьков искоса взглянул на Алехина.
— Павел Егорович, я, собственно, к вам с просьбой, — наконец обратился Юрий к бригадиру. — Сердечник барахлит. Как в прошлый раз. А месяц декабрь, сами понимаете…
— А у нас, Юрочка, тоже не январь за окном, — негромко заметил Сопреев, сдувая невидимые пылинки с верстака.
— Я же не вас прошу, Михаил Михайлович! — Синьков едва сдерживал раздражение.
— А Паша и я — одна бригада. Дело общее.
Алехин молчал.
— Что ж, извините, — Синьков поднялся.
— Погоди! — остановил его Алехин. — Куда ж ты глядел в прошлый раз, когда я с твоим прибором три дня возился?
— Я к вам, Павел Егорович, пришел с просьбой. А не упреки выслушивать.
— И он упреков не любит! — Алехин кивнул в ту сторону, где над верстаком виднелась каштановая шевелюра сына. — У тебя есть руки да голова в придачу. Или забыл наш разговор в подвале? А я помню. Так что иди-ка ты отсюда по-хорошему.
Синьков криво усмехнулся. Редко он выглядел таким растерянным. Даже новый костюм словно бы обвис на нем. Медленно повернувшись, он вышел из цеха.
Несколько минут в бригаде молчали. Первым томительную паузу прервал Сопреев.
— Ну и хитрец! Недаром за дипломом гонится, в большие люди выскочит. Испугался, что опять план завалит, так на мировую пошел.
— Перестань! — резко оборвал его Алехин.
— Ты на меня, Паша, не очень-то кричи. Я тебе вроде не сын и не жена. — Сопреев взглянул на Алехина и притих.
Кирпотин достал из ящика ветошь и принялся тщательно вытирать перепачканные маслом пальцы.
— Слышь, Паша! Надо помочь ребятишкам.
Алехин молча взял карандаш и что-то пометил в чертеже.
— Говорю, помочь надо ребятам. Неприятности у них могут быть. — Кирпотин швырнул ветошь в ведро.
— Помогай. — Алехин не поднимал головы.
— А ты?
— Я свое сказал.
Сопреев насмешливо посмотрел на Кирпотина. Но не только насмешку уловил Кирпотин в этом взгляде. Была в нем уверенность в извечном порядке вещей. Дело, конечно, не в столкновении с Синьковым — это мелочь. Главное в другом, хорошо известном ему, Сопрееву. Все в этом мире предопределено. Лишь необходимо следить
Сопреев извлек из ящика фарфоровую кружку. На ее стенке красный котенок удивленно смотрел на красного мышонка. Оторвав кусок газеты, Сопреев тщательно вытер кружку и направился в коридор к автомату с газированной водой.
Кирпотин сложил разбросанные детали и убрал прибор с верстака. Фетровая подстилка соскользнула. И тут внимание Кирпотина привлек сложенный вдвое тетрадный листок, который лежал под фетром. Кирпотин сдвинул со лба очки. Может, нужная бумага валяется? С первых же прочитанных слов им овладело беспокойство. Что это за письмо? Как оно попало сюда? Ну и дела! Так вот что искал Сопреев на своем верстаке. Конечно, это его почерк. Аккуратный, твердый. Сопреев в обед не уходил, а остался в цехе. Видно, ему кто-то помешал, он и спихнул бумагу под фетровую подстилку на верстаке Кирпотина.
— Наша, ты в обед не был на месте?
— Уходил. Минут тридцать обедал, — ответил Алехин.
— А когда вернулся, что Мишка-то делал?
— Сидел за твоим верстаком.
— За моим? — Кирпотин вспомнил, что из заготовительного цеха принесли детали и сложили их на верстак Сопреева. Вот тот и подсел на его место.
— А что случилось? — поинтересовался Алехин.
— Вспугнул ты Мишку. Он и пихнул это мне. — Кирпотин положил на чертежи тетрадный листок.
«В группу народного контроля, — прочитал Павел, — Совесть коммуниста не позволяет мне молчать. Полученные из обработки корпуса имеют брак литья. Его старательно закрасили в красильном цехе. С ведома главного инженера и главного конструктора. Без разрешения отдела главного технолога меняют режим обработки. Кроме этого, я хочу обратить внимание на принцип работы главного конструктора Лепина…» На этом фраза обрывалась.
А может, что не он? — растерянно проговорил Алехин.
— Почерк его.
— Так ведь он же беспартийный! — удивился Алехин.
— На то она и анонимка, чтобы сбить с толку, — рассудительно сказал Кирпотин.
— Анонимка? С чего ты взял? Может, он и подписался бы в конце.
— Жди! Выдал себя за партийного и в конце подпишется? — с сомнением проговорил Кирпотин. — А ведь ты, Паша, общественный судья…
— Все я, Саня, понимаю, — прервал его Алехин и, помолчав, добавил — А с другой стороны, если действительно скрытый брак литья, об этом заявить надо.
— Надо, — согласился Кирпотин. — Только почему же не открыто? Зачем выдавать себя за совестливого коммуниста? Важно не только что сказать, но и ради чего это сказать. Что же будем делать, Павел?
Алехин повертел в руках листок, затем протянул его Кирпотину.
— Положи на место. Как было.
Директор смотрел, как за окном появляются и исчезают крупные снежные хлопья. «Как балерины, когда перебегают освещенную софитами сцену», — неожиданно подумал Смердов и спросил Всесвятского: