Завоевательница
Шрифт:
Но она не могла рассказывать о своей тоске по любви и нежности. Ее томление походило на слабость, отголоски переживаний нелюбимой девочки, которая никогда не умела угодить родителям. И Ана с головой погружалась в работу и писала родителям, свекру со свекровью и Элене о том, что делала, а не о том, что чувствовала.
Корреспонденцию складывали в сумку у дверей, а Северо, Рамон или Иносенте забирал ее, когда отправлялся в Гуарес, ближайший городишко, до которого было ни много ни мало полдня пути верхом, либо на побережье к югу от плантации, если там бросало якорь торговое судно вроде того, что доставило их самих. Ана узнавала, дошло письмо или нет, только при получении ответа, спустя несколько недель.
Она набросала план особняка, который должен был стоять вдалеке от шума сахарного завода,
Ана убрала городскую одежду, фарфор, большую часть тонкого постельного и столового белья в сарай и заперла до переезда в новый дом. На стол теперь ставили глиняную посуду, обнаруженную на кухне. В дополнение к ней Хосе смастерил деревянные тарелки, приспособил для питья отполированные до блеска кокосовые скорлупки и сделал миски всевозможных размеров из высушенной бутылочной тыквы. Точно такими же тыквенными чашками и мисками, дитас, пользовались работники, и единственное отличие состояло лишь в том, что на хозяйской посуде Хосе вырезал причудливых птиц, зверей и бабочек.
В Испании, будучи единственным ребенком в семье, почти всегда предоставленная самой себе, Ана преодолевала одиночество и грусть, проводя время со слугами. Они радовались ее компании, охотно учили всему, что умели делать сами, и вселяли в девочку отвагу, подкрепляемую практическими навыками. Она не боялась запачкать руки. На плантации Лос-Хемелос Ана видела и более отталкивающие вещи, вроде вонючего курятника или расположенного поблизости от касоны свинарника, но она смотрела на это как на проблемы, которые нужно решать, а не как на досадные неприятности, которых следует избегать. В то же время Ана осознавала: работавшие рядом с ней мужчины и женщины были не слугами, чей труд оплачивался, а невольниками, собственностью и она не могла без нее обойтись, если хотела достичь цели и покорить первозданную дикость, как мечталось в свое время ее предкам.
Ана прочитала в записках дона Эрнана, что после прибытия конкистадоров на Пуэрто-Рико, всего за одно поколение, в течение первых десятилетий шестнадцатого века, большая часть тайно сбежала на другие острова или была истреблена. Чтобы обеспечить себя рабочей силой, колонисты стали привозить африканцев. Небольшое количество выживших и порабощенных тайно растворилось среди африканского и европейского населения.
Испания запрещала острову, как своей колонии, вести прямую торговлю с другими странами. Ежегодные субсидии, которые правительство ранее выплачивало тысячам военнослужащих и чиновников, частенько поступали с опозданием из-за плохой погоды, пиратов или коррупции. Лишенные законной возможности торговать, островитяне наладили потребительское хозяйство. Возникло несколько крупных скотоводческих хозяйств, производивших мясо и кожу, но в основной своей массе фермеры занимали небольшие участки земли, зачастую не имея на то законного права. Путешественники, составители комментариев и священники наблюдали и описывали условия жизни пуэрто-риканских бедняков, хибарос, и отмечали ужасающую бедность и хаотичное смешение рас.
Фельдмаршал Алехандро О’Рейли, монах Фрай Иньиго Ласиерра, натуралист Андре Пьер Ледрю и наемник Джордж Флинтер среди прочего обращали внимание также на исключительную плодородность островных земель, но считали местных крестьян, кампесинос, лентяями и сетовали, что хибарос постоянно кочуют с места на место, самовольно селятся на королевских землях, где рубят стволы пальм и строят хижины, крытые листьями и соломой. Европейские путешественники пришли к выводу: пуэрто-риканские хибарос довольствуются малым и выращивают ровно столько, сколько нужно на прокорм семьи, а все остальное время валяются в гамаках, пьют водку домашнего изготовления, играют в карты да еще разводят бойцовых петухов. А с чего бы, спрашивали наблюдатели, у
В конце восемнадцатого века наблюдатели и официальные представители испанской Короны рекомендовали властям увеличивать количество и площади сахарных плантаций и ввозить больше африканцев для обеспечения контролируемой альтернативы непокорным местным трудовым ресурсам. В соответствии с наложенным правительством ограничением рабы не должны были превышать двенадцати процентов от белого населения.
Невольников на острове становилось все больше, и обращались с ними все хуже. Для урегулирования отношений рабов и их хозяев испанское правительство издавало Своды законов о рабовладении, последний из которых появился на свет в 1842 году. Рабовладельцам предписывалось «усердно внушать (рабам), что они обязаны повиноваться властям, почитать священнослужителей, уважать белых людей, учтиво вести себя с цветным населением и жить в согласии с другими невольниками». Свод определял, сколько еды полагалось рабу в неделю и сколько предметов одежды в год, а также ограничивал продолжительность рабочего дня (десять часов и шестнадцать во время сбора урожая). Раб должен был «подчиняться и выказывать такое же почтение хозяевам, майордомос, майоралес и другим управляющим, какое выказывает он родному отцу, и выполнять все требования и возложенные на него обязанности; в случае же их невыполнения рабу назначается наказание, исполняемое человеком, на которого возложено руководство, в соответствии с характером нарушения или невоздержанности в виде тюремного заключения, кандалов, цепей, колодок или тисков, налагаемых на ноги, но ни в коем случае не на голову, или порки кнутом, не превышающей двадцати пяти ударов».
Предполагалось, что рабовладельцы будут следовать сорока восьми положениям Свода, однако злоупотребления случались чудовищные, и, если на хозяина представляли рапорт о плохом обращении с невольниками, делу редко давали ход.
В 1845 году, когда Ана, Рамон и Иносенте поселились в Лос-Хемелосе, испанское правительство запретило ввоз пленных африканцев на Пуэрто-Рико. К тому времени на плантации было пятнадцать рабов-босалес, привезенных из Африки мужчин и женщин, что составляло больше половины работников. Основная часть этих босалес раньше трудилась на датских островах Сент-Томас и Санта-Крус или во французских колониях — на Мартинике или в Гваделупе. Пытаясь вырваться на свободу, невольники бросались в море, где их подбирали корабли, патрулировавшие территорию в поисках беглецов. Вместо того чтобы возвращать рабов законным владельцам, капитаны продавали их на незаконных торгах в укромных бухточках и заводях на других островах. Приобретая рабов в подобных местах, новые хозяева экономили на налоге, взимаемом испанским правительством в размере двадцати пяти песо с каждого раба. Десятерых из тридцати трех рабов плантации Лос-Хемелос Северо Фуэнтес купил на нелегальных торгах сразу после того, как близнецы встретились с ним и наняли его управляющим.
Северо принадлежали лучшие невольники, которых он отдавал внаем на гасиенду. Управляющий владел плотником Хосе, его женой Инес, их детьми, а также Флорой, кухаркой Мартой, слугой близнецов Тео, его женой Паулой и застенчивой маленькой девочкой по имени Нена, носившей воду, убиравшей дом и стиравшей белье.
Остальную рабочую силу составляли креолы. Рожденные в рабстве здесь, на острове, они имели ничуть не больше прав или привилегий, чем те, кого захватили в плен и привезли из других мест.
Северо глаз не спускал с босалес, поскольку они больше, чем креолы, были склонны к побегу. Им запрещалось разговаривать на родном языке. Как только невольников доставляли в испанские колонии, их крестили, не принимая во внимание, откуда они были родом, и по-новому называли несчастных, невзирая на традиции и племенные имена. Те, кто прибыл с Мартиники, из Гваделупы, с островов Сент-Томас и Санта-Крус, говорили на французском, голландском или английском, но их тоже заставляли учить испанский.