Завше блиско
Шрифт:
Короче, мама… Я её тоже плохо помню, но обычно всплывает картинка, как она сюсюкает меня на руках, а мне так хорошо, так спокойно и тепло. Хотя, наверное, это по рассказам тата – откуда ж мне помнить себя малюткой? Так вот, мама склоняется надо мной и шепчет какую-то добрую сказку, улыбается, как ангел, и будто светится в тусклом свете – а может, это свеча горит на столе… не вижу. Затем к нам подсаживается татуш. Он целует меня в лобик, гладит по головке, обнимает маму и спрашивает, сильно ли я сегодня капризничала. Мама говорит, что котятам полезно немножко покапризничать, и притыкает потуже одеяльце, чтобы мне было ещё теплей и уютней. Эх… – Лиса закатила глаза и сморгала набежавшую слезу. –
– Значит, у нас обоих одна беда – мы хотим жить, как другие… – немного грустно сказал Ян.
– Ну да… – вздохнула Сева и продолжила: – Я почти не помню, как мама болела: когда ей становилось хуже, татуш постоянно выпроваживал меня из её комнаты и разрешал побыть с ней всё реже и реже. Я начинала скучать, хотя мама лежала прямо за стеной. Иногда я не слушалась и без разрешения вбегала к ней, но она не слышала и спала такая бледная и с такими синими губами, что становилось жутко. Я начинала плакать, не узнавая ту радостную маму, что всегда светилась, а татуш ругал меня и грозился повесить на дверях замки, если я буду мешать маме отдыхать. Но когда она приходила в себя и принимала лекарства, то преображалась: улыбка снова просыпалась на губах, а щёчки розовели. Я сразу залезала к ней на кровать и принималась галдеть обо всём на свете, а она ласково гладила меня по голове и прижимала к себе. А иногда она думала, что я задремала, и тихонько плакала. От болей, наверное. Я лежала у неё на коленках и видела, как капельки падают на узор халата, на синие веточки с жёлтыми цветами, и тут же впитываются, оставляя тёмные пятна. Эх…
Потом вообще туман. Вижу только, как кругом всё померкло: и обои, и вид за окном, и есть не хотелось, и как-то стало совсем тихо в квартире. Мне уже не хотелось смеяться; татуш, если я к нему не лезла, всегда молчал. Тогда мы перестали говорить друг с другом и отдалились. Плохо без мамы…
Сначала он начал выпивать по выходным. Ему было на всё плевать; даже если я хотела есть, он резко отмахивался – и мне пришлось готовить самой. Варганила что-то простенькое, быстренькое, пока не нашла в маминых вещах старенькую тетрадку с рецептами. Со временем стало получаться, и вкусные ужины вернулись. Мы будто снова ели с мамой, но только она не сидела за столом… Я представляла, что она ещё там, за стенкой, но когда вспоминала правду, то слёзы сами рвались наружу. Не мог сдержаться и татуш.
Он продолжал пить и, чтобы я ему не мешала, как и грозился, на дверях повесил замки – они у нас и сейчас есть, уже в чешской квартире. Похоже, на работе его обязали посетить психолога или что-то в этом роде, он немного переменился, даже собрался взяться за ум, но ненадолго – бутылка оказалась всё-таки сильней. Тогда он решил, может ради меня в том числе, вырвать с корнем прошлые воспоминания: продать квартиру и переехать поближе к родственникам мамы в Чехию, к её двоюродной бабушке. Ни одной маминой фотографии не дал мне взять с собой. Как же я ненавидела его за это, а теперь почти простила. Да и, наверное, так я действительно гораздо меньше плакала.
Ну вот. Хотя поначалу он никак не мог решиться, меня же скоро надо было устраивать в школу, потому, сказал он, если не сейчас, то после уж никогда не получится изменить что-то к лучшему: то да сё будет цеплять и не давать уехать. И мы переехали. С работой он договорился заранее. То ли рекомендации, то ли полицейский он сам по себе отменный, но взяли сразу. Он и в Чехии показал себя хорошо, и я помню, как его быстро повысили и он купил мне огромного леопарда – я с ним долго спала в обнимку, пока татуш его не пропил с приятелями. Но в то время пил он пореже.
По работе так и шёл он в гору,
Тата полюбовно уволили. По знакомству ему не раз предлагали разные подработки, но он надолго не задерживался – из-за пьянки, конечно. После всего этого он впал в запой настолько, что и меня переставал узнавать. Это страшно. Даже иногда кажется, что он не проснётся, сердце или печень у него не выдержит – и что тогда мне делать?.. Пропил уже полквартиры, и ничего не изменишь. Закроется на замок и пьёт там днями и ночами. А как начались запои, он стал агрессивным, злым… – да и пусть закрывается в своей задрипанной комнате – всё меньше ругани и вони! Вроде есть у меня отец, а вроде и… хрен его знает. Короче, я по уши в рисе [10] , как у вас тут говорят.
10
Попасть в переплёт (чеш.)
Н-да… и у тебя насилие, и у меня – да кругом! (Сева вспомнила даже разговор двух Сметан.) Насилие отстраняет на всю катушку, – подумала про отца Лиса. – Но разве ты, Ян, не любишь родителей?
– Я не знаю, конкретно что это – любовь. Может, так, может, нет.
– Ну тут я бессильна. Особо никто не знает точно, что это.
– Лиса, а ты… ты… – Яврек вдруг сбился с мысли, чего никогда раньше не происходило, – ты могла бы влюбиться в меня?
Сева удивлённо посмотрела на Яна: как всегда, он неподвижно вперился вперёд.
– Хм… нет, наверное.
– А почему?
– Ну девочки моего возраста мечтают о взрослом парне, опытном.
– А ты?
– Ну и я, наверно.
– А взрослый – это какой?
Сева почесала затылок.
– Я же не взрослая, мне сложно сказать. Наверно, более ответственный, более умный, что ли.
– Разве я безответственный и глупый? – не понимал Ян.
– Хм… – растерялась Сева. – Ну, станешь «обыкновенным», как мечтаешь, и взрослым – вот и посмотрим.
– Хм… – повторил за ней Яврек, будто копируя поведение «обыкновенных», – посмотрим.
Сева рассмеялась:
– Молодец, процесс пошёл! Схватываешь на лету!
– И ты молодец! – неуклюже, но уверенно повторил Ян, что и придавало словам комичности.
Лиса ещё звонче рассмеялась, напрасно ожидая, что мальчик смутится, как все подростки, – Ян в лице не изменился, только немного скривился от громкого смеха, но достойно выдержал испытание чужими эмоциями.
– А ты научишь меня быть самым-самым обыкновенным? Вообще «как все».
– Попытка не пытка. То есть – да.
– Спасибо.
С ивы птица заметила в ручье то ли свой ужин, то ли мужа с изменницей и кинулась на воду, но похоже промахнулась и, скрипнув голосом, ни с чем поднялась обратно на дерево. Ох и ива красавица – ну всем приятна!
– Ян, а как ты воспринимаешь природу? Видел, как птица сиганула в речку?
– А разве сами слова не говорят о восприятии человека? – снова включил снисходительный тон Яврек.
– Мне не говорят. Если только слова не описывают эмоции.
– Но разве эмоции можно описать? – риторически спросил Ян, и Лиса не стала отвечать. – Надо просто научиться хорошо слушать. Раз не слышишь меня за словами, то послушай моё молчание.