Завтра в России
Шрифт:
И лишь возле «Универсама», главного городского гастронома, было людно. Правда, внутри гастронома покупателей не было, так как ничего дефицитного не продавали: ни сахара, ни мяса, ни макарон, – а создавать очереди впрок, в расчете на то, что, авось, через пару часов что-нибудь все-таки выбросят на прилавок, – таких очередей милиция теперь не допускает. Поэтому, в ожидании «неожиданного» выброса продуктов, люди – в основном закутанные в тулупы пенсионеры и пенсионерки – либо молча читали на уличном стенде «Правду» с новым указом о повышении производственных норм, либо шаркали валенками по тротуару, ограничивая
– Господи! Дак это ж… Это ж мать той девочки, которую нонче милиция убила!
– Она! Ей-богу, она! Трамвайная вожатая…
– Дак куды ж она раздетая?..
Не слыша их, Ирина миновала пустой лоток «Мороженое» и свернула в магазин «Промтовары». Все той же своей походкой робота она подошла к стеклянной витрине отдела парфюмерии, одним коротким ударом ребра ладони выбила стекло, даже не оцарапавшись при этом, и под изумленным взглядом онемевшей продавщицы взяла с витрины большой флакон одеколона «Цветочный», свинтила пробку и деловито вылила на себя весь одеколон. Затем – второй флакон…
– Эй! Ты что делаешь? – выскочил откуда-то из глубины магазина его директор, но Ирина, не обратив на него никакого внимания, вылила на себя и третий флакон одеколона. Кроме «Цветочного» и еще пудры «Вечерняя», никакой другой парфюмерии в магазине не было, но вряд ли это имело сейчас значение для Ирины Стасовой. Смочив одеколоном и волосы, и свой байковый халат, и даже тапочки, она, насквозь мокрая, вышла из магазина мимо оторопевшего директора и все той же механической походкой перешла через улицу Ленина к зданию обкома партии.
Молчаливая толпа стариков и старух осторожно двигалась за ней на некотором расстоянии.
Площадь перед зданием обкома партии тоже изменилась с позапрошлого лета. Теперь вместо памятника первому советскому президенту Якову Свердлову, который был евреем по национальности, тут стоял стандартный памятник Ленину с каменной рукой, протянутой в небо. А за ним на карнизе «Большого дома» днем и ночью горели огромные неоновые буквы нового лозунга: «РОССИЯ – ПАРТИЯ – НАРОДНОСТЬ!»
Пройдя мимо дворника, старательно посыпавшего тротуар перед обкомом партии желтым песком, Ирина приблизилась к высокой дубовой парадной двери. Справа от двери висела новая мраморно-стеклянная вывеска:
ЕКАТЕРИНБУРГСКИЙ ОБЛАСТНОЙ КОМИТЕТ КПСС
Ирина уже взялась за желтую бронзовую ручку двери, но тут дверь сама отворилась, и прямо перед Ириной вырос плотный и квадратноплечий милиционер в белом овчинном полушубке, в кожаной портупее и с желтой кожаной пистолетной кобурой на поясе.
– Куда? – эдак весело спросил он, загораживая собой всю дверь.
– К первому секретарю, – негромко произнесла Ирина своими белыми губами.
– Еще чего! – Милиционер покосился на остановившуюся в нескольких шагах толпу и сказал больше в расчете на этих зрителей: – Ты куда пришла! Надушилась, как клумба!
Но
– Если не пустишь, я себя спалю, – спокойно сказала она милиционеру. – И тебя тоже.
– Ладно дурить! Пошла отсюда! – И жестом, удивительно похожим на тот, каким утром сержант Шаков толкнул восьмилетнюю Наташу, милиционер толкнул Ирину вон из обкомовской двери. Но то ли рука его соскользнула по мокрому от одеколона байковому халату, то ли Ирина в ее состоянии не почувствовала толчка, но она даже не пошевелилась. Чиркнула спичка в ее руках, рука с этой спичкой спокойно приблизилась к халатику, и вдруг весь халатик и вся Ирина вспыхнули голубым, спиртовым огнем.
– Эй! Ты что, б…! Сдурела?! – запоздало крикнул опешивший милиционер, но в тот же миг ему пришлось изумиться еще больше: Ирина мертвой хваткой повисла на нем, прижалась к его белому овчинному полушубку своим горящим телом, отчего сухая овчина его полушубка тут же и вспыхнула.
– Отвали! Отцепись! – истерично закричал милиционер, пытаясь оторвать от себя горящую, как факел, женщину. Но Ирина обхватила его двумя руками с такой силой, на какую способны только мертвецы в их прощальной смертельной конвульсии.
Рывком, как зверь, попавший в капкан, милиционер выпал из обкомовской двери на улицу, рухнул на землю, стал крутиться, орать, дергаться, рваться из этого огненного капкана, но уже не Ирина сжигала его своим огнем, а огонь его мехового полушубка и его ватных штанов превратил их обоих в один огненный факел.
В окнах обкома появились лица партийных работников. Но первым и единственным, кто, придя в себя от секундного шока, бросился на помощь милиционеру, был дворник с ведром песка в руках. Он уже собрался опрокинуть это ведро на два горящих тела, но толпа старух и стариков жестоко отбросила его в сторону.
Они, эти старухи и старики с сухими и серыми, словно выбитыми в бетоне лицами, молча стояли вокруг двух горящих тел, и в их глубоких глазах было удовлетворение.
Женщина, чью дочку убил милиционер, сожгла себя и милиционера.
Завтра эти сорок свидетелей-стариков превратят эту короткую новость в легенду, которую будет рассказывать вся страна.
27
– …Ни с Израилем, ни с Японией у нас нет сухопутных границ, – говорил маршал Вязов, делая в слове «Израиль» ударение на втором «и». – Поэтому пограничный конфликт отпадает. Другим предлогом для войны могло бы быть убийство нашего посла или разгром нашего посольства. Но в Израиле у нас нет посольства, а спровоцировать японцев напасть на наше посольство в Токио – задача довольно трудная…
– Дело не в трудности! – пренебрежительно перебил новый председатель КГБ Алексей Зотов, бывший первый секретарь Московского горкома партии. – За деньги на Западе можно организовать все, вплоть до нападения на наших космонавтов в космосе…