Зазеркальная Империя. Трилогия
Шрифт:
— Сходить что ли, самому проконтролировать?.. Ладно, сам справишься. Свободен!
Когда Мустафа, бережно, стараясь не стукнуть, притворил за собой дверь и скрылся, Фарук-ага лениво сделал еще одну затяжку, чтобы унять расходившиеся нервы, и прикрыл глаза. Гурии, пугливые, как серны, снова появились из райских кущ в своих прозрачных газовых одеяниях и, игриво пританцовывая, начали приближаться к жаждущему их неземных ласк мужчине…
— Открывают… — шепнул своим товарищам по несчастью Владимир, заслышав, как ключ со скрежетом повернулся в замке. — Без самодеятельности, как и договаривались, наружу сразу не выскакивать — подождите,
Бледный и сосредоточенный Ашот так же тихо переводил слова единогласно избранного предводителем Бекбулатова остальным невольникам, перед которыми забрезжила надежда на освобождение. Конечно, на затюканных жителей Азау положиться было нельзя: вряд ли они отважились бы поднять руку на сытых и вооруженных матросов, но горцы… Молчаливые, будто индейцы, сошедшие со страниц прочитанных штаб-ротмистром в детстве романов Фенимора Купера, Карла Мая и Майн Рида, суровые жители гор плотно, со знанием дела обматывали кулаки снятыми цепями, распрямляли, напрягая жилистые руки, браслеты из дрянного железа, превращая их в подобия ножей, сжимали в кулаках, приноравливаясь, доски, осторожно, без лишнего шума, выломанные из грубых подобий нар. Чувствовалось, что эти загорелые дочерна и обветренные люди понимают толк в оружии и умеют его применить с наибольшим уроном для противника. И в трюме, ожидая, в чью сторону повернет свое колесо Фортуна, они отсиживаться явно не будут…
С особенным уважением Владимир посматривал на старого Мовсара, которому предстояло сыграть роль покойника. Несмотря на свой чуть ли не вековой возраст, старик даже не подумал отказаться от опасной миссии, более того — спрятал под своим грубым рубищем железное кольцо с почти полуметровым винтом, к которому крепилось несколько звеньев ранее удерживающей его цепи, и можно было не сомневаться, что он пустит импровизированный кистень в ход при первом же удобном случае.
Люк наконец распахнулся, и в трюм хлынул поток красноватого вечернего света, отвыкшим от света глазам узников показавшегося поистине прожекторным. Усилием воли преодолевая резь в глазах, Бекбулатов разглядел в проеме нескольких матросов, сжимающих в руках нацеленные вниз ружья и перепоясанных крест-накрест туго набитыми патронташами. Из-за ремней у всех без исключения выглядывали гарды абордажных сабель, а у одного-двоих — рукояти пистолетов.
«До зубов вооружились, сволочи! — зло подумал штаб-ротмистр, сжимая в ладони обломок кандального браслета, который собирался использовать вместо кастета. — Придется, видно, покропить палубу кровушкой… Ну да Бог не выдаст…»
Размашисто перекрестившись, он подхватил под мышки легкого, иссохшего от времени, будто горное дерево, старого Мовсара, убедительно изображавшего мертвеца (ему и лицо для пущей важности грязью вымазали), и просунул его в люк…
Бежецкий швырнул газету на прикроватный столик, на груду других, откинулся на высоко взбитую подушку, закинув за голову руки, и тут же заскрипел зубами от нестерпимой боли в поврежденном предплечье.
— Черт побери! — выругался он, кривясь и массируя стреляющую огненными искрами конечность здоровой рукой. — Не было печали…
Глаза отказывались верить написанному…
«РОССИЯ У КРАЯ ПРОПАСТИ», «ПОКУШЕНИЕ НА ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА», «ДЕСЯТКИ УБИТЫХ И РАНЕНЫХ», «ПЕТЕРБУРГ СКОРБИТ» —кричали заголовки, будто стараясь перещеголять друг друга запредельной жутью заключенного в них содержания.
Пересилив себя, Александр, не глядя, сгреб первый попавшийся листок,
«…консилиум врачей, собравшийся у ложа государя императора, констатировал летаргию или, иначе говоря, кому, развившуюся в результате сильнейшей контузии, пережитой государем вследствие злодейского взрыва, уничтожившего только что открытый им памятник отцу своему Александру IV Благословенному. Благодарение Всевышнему, никаких внешних физических ранений и внутренних повреждений, кроме общего ушиба воздушной волной и разрыва нескольких незначительных сосудов носоглотки, приведшего к обильному кровотечению, совершенно неопасному, врачам найти не удалось, однако состояние императора остается тяжелым и внушает медикам вывод о предстоящем затяжном его пребывании в бессознательном состоянии. Пульс…»
«Столичное обозрение» вещало:
«Ранение государя и последующее его неопределенное состояние вносит полную сумятицу в умы и настроения обывателей. Улицы вокруг Дворца заполнены горожанами и приезжими в столицу, желающими выразить свое сострадание государыне и его императорскому высочеству цесаревичу в связи с постигшим их горем. Столичной полиции отдан приказ не препятствовать изъявлениям верноподданнических чувств со стороны…»
«Инвалид» изъяснялся уже конкретнее:
«Нет и тени сомнения в том, что давешнее злодейское покушение на государя императора дело рук злейших врагов Престола и Империи, скрывающихся за рубежами Отечества, и стало возможным только с прямого попустительства тех господ, прямейшей обязанностью коих является всемерная оборона от такого посягательства. Виновные должны в полной мере испытать на себе кару правосудия…»
«Петербургский пересмешник», отбросив вечное свое ерничанье, сухо и прямо сообщал:
«Верными престолу и государыне императрице силами уже арестованы главные из окопавшихся за Охтой бездельников, преступно проворонивших готовящееся на государя нашего злоумышление…»
Под «главными из окопавшихся», понятно, подразумеваются хорошо известные Бежецкому по работе в Корпусе люди. Генерал-лейтенант князь Корбут-Каменецкий, например, или полковник Наумов… Что же происходит? В чью «умную» голову пришли такие сумасшедшие мысли? Кто водил безвольной от безутешного горя рукой государыни, на слабые женские плечи которой внезапно свалилась такая бездна ответственности, заставляя ее подписывать преступный приказ?
— Клара! — забывшись крикнул Александр, приподнимаясь на постели, но тут же поправился: — Сестра!..
Сестра милосердия на зов не торопилась, и полковник, борясь с подступавшей тошнотой, изо всех сил вжал в столик кнопку экстренного вызова, не отпуская ее до тех пор, пока в дверь его одиночной палаты-камеры не вплыла, колыхая необъятными телесами, дебелая медичка неопределенных лет.
Попытки срочно вытребовать верхнюю одежду и свободу передвижения были мягко и неумолимо пресечены в зародыше. Побарахтавшись после мимолетного укола в плечо чем-то комарино-остреньким, полковник постепенно сдался на волю победителя, и довольный одержанной викторией бог сновидений унес его в блаженные сияющие дали…
Полная сестра милосердия по-матерински улыбнулась, поправила на спящем одеяло и, подняв с пола, положила на столик газету с небольшой заметкой в нижнем углу первой полосы:
«Желая поддержать обуянную горем императрицу нашу и разделить с ней тяжкое бремя государственных обязанностей, в Санкт-Петербург из Баден-Бадена срочно возвратился светлейший князь Борис Лаврентьевич Челкин. Отвечая на вопросы нашего корреспондента, князь заявил, что не может более в лихую годину находиться вдали от любимого Отечества…»