Зазеркальная Империя. Трилогия
Шрифт:
Мысли перескочили на императора, которого перед уходом из дворца изволил посетить вчерашний опальный фаворит.
«Августейший друг… Друг… — скривил губы в саркастической усмешке Челкин. — Восковая кукла!»
Да, Николай Александрович, лежащий в огромном полутемном помещении, опутанный десятками проводов и трубок, уходящих в недра громоздкой аппаратуры, только редкими всплесками на экранах осциллографов подтверждавшей, что он еще жив, больше всего напоминал огромную, в натуральный рост, восковую куклу, памятник самому себе…
Спокойное
«Интересно, видит ли он сейчас какие-нибудь сны, — пронеслась в мозгу посторонняя мысль. — Или просто непроницаемая глухая чернота…»
Конечно, для почтительно замерших в отдалении эскулапов было припасено самое печальное выражение лица из всего богатого арсенала бывалого царедворца. Незаслуженно обиженный друг, сострадающий над скорбным одром… Какой прекрасный снимок для глянцевых обложек таблоидов!
— И долго может продлиться… это?
Старший из врачей, вылитый академик Павлов из учебника физиологии, растерянно пожал плечами, развел руками:
— Никто не может сказать точно, ваша светлость… Может быть, пару недель, а может быть, и пару месяцев… Если не допускать пессимистического варианта…
— Его величество может умереть?
— Вряд ли… Все исследования доказывают полное отсутствие серьезных внутренних повреждений. Организм паци… его величества функционирует нормально… Почти нормально для такого состояния… — Седенький профессор отвел глаза. — Но, понимаете ли, мозг до сих пор, несмотря на все усилия науки, изучен весьма поверхностно… Ничего нельзя гарантировать…
«Неискренен, — сухо прощаясь, подумал Челкин. — Нужно будет подумать над его заменой… Профессора этого и всего его коллектива. Такое дело на самотек пускать нельзя…»
— Почему стоим? — поинтересовался он у шофера, преданного патрону до мозга костей грузина, некогда переманенного у закавказского наместника великого князя Михаила Петровича. Поговаривали, правда, за глаза и вполголоса, что шофер этот был в прошлом абрек…
Кавказец пожал обтянутыми замшей плечами, не говоря ни слова. Порой, чувствуя доверие хозяина, он позволял себе некоторые вольности.
Роскошный лимузин светлейшего почти упирался бампером в стоявший впереди автомобиль. Пробка! Слава богу, бронированные стекла не пропускали звуков извне, не то у высокопоставленного пассажира давно заложило бы уши от негодующей разноголосицы клаксонов.
Где-то далеко впереди, на грани видимости, шевелилась темная толпа, целенаправленно двигаясь куда-то наперерез транспортному потоку. Демонстрация? Да, вон и транспаранты с какими-то лозунгами…
— Гиви, дорогой, — попросил Борис Лаврентьевич, близоруко сощурившись и примирительно
— «Вся власть Учредительному собранию!» — прочел, пожав плечами, головорез, на зрение, по-горски орлиное, не жаловавшийся. — «Долой самодержавие!», «Государственная дума…»
— Проклятые думцы! — прошипел сквозь зубы светлейший, плюхаясь на подушки сиденья. — Вызывай полицию. Да, по специальному коду… Этот балаган пора прекращать…
— Вчерашний разгон полицией и казаками мирной демонстрации, направлявшейся к Зимнему дворцу, чтобы вручить императрице петицию, — вопиющее нарушение гражданских прав и свобод! — вещал председатель Государственной думы Михаил Семенович Радинов, в такт словам пристукивающий кулаком по трибуне. — Мы все как один…
Зал заседаний Таврического дворца сегодня ломился. На месте, в полном составе присутствовали все фракции: конституционные монархисты, либералы, правые националисты из «Русского Пути», социал-демократы… Наличествовало даже «польское коло», обычно манкирующее заседаниями, если речь там не касалась животрепещущих вопросов очередного ущемления прав жителей западных губерний. Пустовала лишь ложа представительства Финского сейма, но его, как всегда занявшего особую позицию, никто не видел с самого начала так называемого «апрельского кризиса». Зато ложа прессы, переполненная сверх всякой меры, напоминала трамвай в час пик.
Михаил Семенович горделиво оглядел сотни лиц, внимавших его выступлению. Не часто удавалось повитийствовать вот так, при гробовой тишине в зале. Видимо, демонстративный разгон демонстрации властями (экий каламбур получился!) затронул за живое всех без исключения парламентариев.
Собственно говоря, ничего особенно страшного или даже вопиющего не случилось: отряды полиции в полной боевой экипировке — с прозрачными щитами, резиновыми дубинками и в противогазах на случай применения слезоточивого газа — преградили путь колонне думцев на Фурштатской, не доходя Литейного. Пока сбившиеся словно овцы без пастуха парламентарии пытались составить единое "мнение относительно неожиданного препятствия (демонстрация была согласована на самом высоком уровне загодя), с тыла, со стороны Воскресенского проспекта, подтянулись две сотни верховых казаков, настроенных более чем решительно…
Да, кое-кого в давке помяли. Некоторые, как, например, глава Либеральной партии Иосиф Абрамович Горенштейн, его вечный соперник и оппонент конституционный монархист Иван Николаевич Рылов и еще два с небольшим десятка их соратников, попытавшихся качать права, попали в участок, правда, ненадолго. Лидеру Партии национальных меньшинств бессарабцу Иону Попеску, пытавшемуся со своими последователями просочиться сквозь оцепление проходными дворами, патриотически настроенные обыватели вульгарно начистили рыло, приняв за цыгана, которым он, кстати, по паспорту и числился…