Зажечь солнце

Hioshidzuka

Возможно, именно поэтому Киндеирн её никогда не любил.

В замке довольно темно. Ни один из светильников не горит, что кажется Драхомиру странным. В замке у леди Марии всегда было светло. А Киндеирну, видимо, было достаточно и того, что он именовался алым солнцем Интариофа. Раньше заката в его дворце никогда не зажигают свеч или факелов.

Весь день Мир проводит в главном зале замка. Точнее, в том зале, который был главным до тех пор, пока не достроили другое крыло. Драхомир вспоминает тот день, когда ему было ещё лет пять, когда леди Мария сидела рядом с отцом и едва заметно улыбалась. Катрина Шайлефенская тогда хмурилась и прижимала к себе испуганного Говарда, а отец хохотал над тем,

что ему сказал его друг. А Драхомир мог шнырять между танцующими и радоваться… Радоваться жизни, празднику, тому, что сегодня подавали мороженое, которым он точно сможет угоститься, каникулам и просто солнечному дню. В тот день он ещё объявил себя рыцарем тринадцатилетней Мии Вернеме, одной из незаконнорожденных дочерей его отца… И она смеялась этому его решению, а Драхомир — серьёзный, как никогда до этого — не мог понять, почему она смеётся… А уже почти взрослая Мариам щёлкнула его по носу и сказала побегать ещё, пока Миа старается найти кавалера, с которым может потанцевать. А одиннадцатилетняя Эвелин никак не могла справиться с ним, когда он выхватил у неё фарфоровую статуэтку… Статуэтка хрустнула в его руке, а в глазах его сестрицы Эвелин появились слёзы, хотя она даже не знала, что фигурка сломалась — Мир успел убежать прежде. Куда он тогда запрятал эту статуэтку? Драхомир не вспоминал о детской игрушке с того самого дня… Фольмар пытается вспомнить тот бал во всех подробностях… Он помнит, как подбежал к леди Марии, и та поцеловала его в лоб, помнит, как — совершенно случайно — вылил стакан сока на трёхлетнего Говарда, тот заревел во весь голос, а леди Катрина схватила пасынка за руку и уже хотела отвесить Миру шлепок за его выходку, помнит, как подбежала леди Мария, как строго прозвенел её голос, помнит, как прижался к ней… Статуэтки в руках уже не было. Раньше… Что он делал до этого? Отец подхватил его на руки и держал около минуты, пока говорил тост, после чего посадил на своё место, с которого Драхомир тут же сполз на пол и… В отцовском кресле сзади было что-то вроде ниши, зашитой бархатом… И в бархате была небольшая дырка, которую когда-то сделал сам Мир.

У статуэтки оказывается переломлена талия, а сама она изображает одну принцессу из сказки, которую Эви любила слушать столько раз подряд, что любой нормальный Астарн уже не выдержал бы. Тётя Равенна подарила ей эту игрушку. Эвелин всегда была её любимицей. Драхомир вспоминает, что тогда он сильно поранил руку, но никто и не обратил на это внимания. Отец привык к тому, что он часто набивал шишки и получал ссадины и синяки. А алого у Астарнов так много, что вряд ли он мог что-то запачкать…

Леди Марии не понравилось то, как Катрина Шайлефен назвала Драхомира. Матушка тогда здорово рассердилась. Она умела сердиться… И глаза её в гневе всегда так ярко горели! Должно быть, именно поэтому Киндеирн Астарн когда-то выбрал её себе в жёны. За её ярость. За её смелость. За её прямолинейность. За её доброту… Она была не той, кого можно было бы назвать послушной и скромной. Она была сильной. Даже слишком сильной. И леди Катрина тогда не посмела ей перечить. Никто, кроме отца, не смел.

Драхомир присаживается в отцовское кресло. Куклы, танцы, пиры… Всё это было словно так далеко от него, хотя — Мир знает это совершенно точно — каждый год отец устраивал пышные празднества. Гадания о будущем, смех и вино, что на астарнских пирах льётся рекой… Мир бы хотел очутиться там. Совсем там. Не переносясь с помощью амулета в прошлое. Будущее не изменить. Эта была самая огромная проблема из всех, с которыми Драхомир сталкивался. Что ни делай, исход всегда один — смерть. Всегда только смерть. И ничего больше.

Весь день Фольмар проводит в главном зале. Ему не хочется ничего делать. Только сидеть и думать… Должно

быть, следует показаться на поминках и хоть что-то сказать. Но Драхомир не уверен, что сможет сохранять самообладание. Леди Мария хотела бы видеть его сильным. И сердилась бы, будь она жива, если бы увидела, что он не может сдержать слёз. Поэтому он остаётся здесь. В пустом зале, где никто и ничто не увидит его горя.

— Мне жаль, — сухо бросает отец уже вечером, когда Драхомир возвращается в свои покои.

В его голосе нет ни раскаяния, ни боли. Только холод. Могильный холод. И равнодушие, которого Мир не может понять. Она любила его… Любила так сильно, что раз за разом предавала собственные убеждения, чтобы жить рядом с ним. Предавала саму себя, страдала рядом с ним — и что она получила взамен? Ледяное равнодушие? И только? Киндеирн ни разу за всю её болезнь — а болела она почти два месяца — не пришёл к ней. Киндеирн стоял поодаль от гроба, когда его только опускали в землю. Киндеирн уже вечером вернулся к своей обычной жизни. Он даже траур снял, хотя ещё и пяти часов не прошло с того момента, как его жену похоронили…

Злость пульсирует в висках. Драхомиру хочется ударить его. Причинить боль. Заставить раскаяться. Ему жутко хочется, чтобы отец признал свою вину. И жутко хочется, чтобы сказал хоть что-то ещё, кроме этих двух слов… Что-то ещё… Хотя бы «мне жаль, что она умерла»… Хотя бы «мне жаль, что я не пришёл, но я думал, что она просто притворяется»… Хоть что-нибудь. Драхомир принял бы и эти объяснения.

Но Киндеирн молчит. Словно ждёт, что скажет ему Мир. И Фольмару жутко хочется высказать всё, что он думает. Высказать всё, что он думал все эти три месяца, когда отец не приходил, когда отмахивался от его просьб коротенькими записочками с небрежным «не сегодня». Драхомир понимает, что скорее всего отцу было просто безразлична судьба леди Марии. И он не стал тратить своё время на глупые посещения, потому что у него была куча дел мирового масштаба — разве у него бывают иные дела?.. Разве хотя бы раз в жизни ребёнок или женщина для отца были важнее Интариофа?..

— И это всё, что ты можешь сказать?! — вырывается у Драхомира. — Действительно всё?! Только паршивое «мне жаль»?.. Она любила тебя больше, чем кого-либо! Она была готова всю жизнь тебе отдать!

Алый генерал лишь усмехается. Одними губами, совсем не так, как усмехается обычно проделкам своих детей, но в его глазах сейчас совсем не видится радости или насмешки. Драхомиру стоило бы заметить, что сейчас его отец серьёзен. У отца всегда появляются лишние морщинки в уголках рта, когда он серьёзен. И Мир обязательно это заметил бы, если пытался бы как-то избежать наказания или выпросить что-нибудь, или…

Фольмар сейчас совершенно не хочет вдаваться во всё это. Ему лишь хочется, чтобы отец ответил ему, сказал ему нужные слова, возможно — обнял и утешил. Леди Марии больше нет. И Драхомиру хочется, чтобы кто-то оказался рядом с ним. Даже если он сам в этом себе никогда не признается.

Но отец долго молчит. И усмехается. Так, как только он один умеет. Как будто Драхомир полный идиот. И Киндеирну даже не нужно говорить что-либо, чтобы Мир Фольмар эту истину осознал. Его сын и так сообразит. И Драхомиру становится ужасно обидно из-за этого.

«Скажи хоть что-нибудь» — бьётся мысль в голове у Фольмара. Ему хочется услышать. Хочется услышать ответ. Почему. Отец. Не пришёл. До боли хочется услышать. Но отец ещё долго молчит, прежде чем заговорить снова. И усмешка так и не сползает с его губ, хотя Драхомир готов уже её возненавидеть. И отца вместе с ней. И весь Интариоф, из-за которого отец не пришёл к матери, когда она умирала.

— Я никогда её не любил, — тяжело произносит Киндеирн. — И никогда не врал ей, говоря, что люблю.