Зажечь свечу
Шрифт:
Потом Голосов взялся за свою тетрадь, где вел записи в совхозе, перечитал и набросал план будущей трехчастевки. Да, она получится, несомненно! И это будет хороший д о к у м е н т а л ь н ы й фильм, но только опять при том же непременном условии: только так, как он сам видит, без оглядок. Затем он направился на вокзал. В кассе билетов не было, но он спокойно обратился к администратору со своим командировочным удостоверением от киностудии и получил билет в мягкий вагон. Поезд отправлялся в десять часов вечера. А они встречаются в два.
Приближалось время. Без пяти два он был уже у входа в гостиницу, на площади, и все такой же просветленный и радостный вглядывался
Ее не было долго, он все ходил и ходил, стараясь не смотреть на часы, уговаривая себя, что все хорошо. Мрачные мысли против воли все больше овладевали им опять. «Приятно, конечно, чувствовать себя чистым, не идущим на компромисс, но как-то всегда получается так, что ты остаешься, как говорится, при своих интересах», — опять закопошилась предательская мыслишка. Его-то знакомый снял уже десяток документальных и два игровых фильма, а он, Голосов, лишь один, пусть даже премированный, но маленький, один-разъединственный! Его друзья сходились с женщинами гораздо легче, чем он, Голосов, — они, как правило, не мучились философствованием, — и, если бы он принял наконец всеобщие правила игры, а не тешил себя сладкими иллюзиями, то не нужно было бы сейчас ходить в сомнениях и печали, Оля сама пришла бы ни свет ни заря и все было бы значительно проще. Как это и бывает обычно. Зачем ему думать за нее? Надо действовать, следуя чувству, не мучая ни себя, ни ее. Сколько раз с печалью и досадой он убеждался, что именно так, не изводя себя нравственными сомнениями, не думая о последствиях, мужчины и достигают того, чего хотят, и именно таких уважают женщины! Так не в этом ли суть? Разве учтешь все? «Если надо делать — делай!» — кажется, именно так сказано у Толстого. Ведь слишком, чрезмерно, увы, сильна надо всеми нами власть обстоятельств. Как же преодолеть ее? Может быть, именно так — подчиняясь исключительно чувству?
О, у Толстого, конечно, очень хорошо сказано. Но…
Голосов даже остановился вдруг посреди улицы. Ну конечно же: «Анна Каренина»! — вспомнил он. Вот что вертелось у него в голове и — раздражало. Не далее как в прошлом году он не в первый раз уже читал этот великий роман. И, восхищаясь, злился. «Мне отмщение, и аз воздам». При всем том, что Толстой ненавидел ложь «общества», восставал против лицемерия церкви, чувствовалось, что сам он не был все-таки свободен ни от того, ни от другого.
В том-то и дело.
«Мне отмщение…» Но за что?! Разве не права была Анна в своей любви к Вронскому? Ведь это о ней сказано: «Как будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда» то в улыбке». Жизнь! Жизнь переполняла ее, избыток жизни… И разве не победой жизни была ее любовь к Вронскому, при всем даже пусть ничтожестве объекта, разве не было это благим восстанием против вериг общества, света? Разве не больше должен был быть наказан Каренин, сам губивший свою жизнь в этих веригах да еще и взваливший их на Анну? Так почему же «отмщение» Анне? Зачем она сделала э т о, да причем еще — вот что самое-то досадное! — с благословения автора, самого Толстого, сказавшего тем не менее как-то: «Если надо делать — делай…»?
«Что же имел в виду великий писатель, так жестоко наказав Анну и как бы даже одобряя страшный ее поступок? — думал Голосов мучительно. — «Мне отмщение и аз воздам»? Сама согрешила, мол, сама и… Неужели смысл в том, что, мол, убийственно это, если женщина преступает общественную мораль?»
Досада и даже какая-то злость закипали в душе Голосов
Человек, написавший «Казаков», что же он хотел сказать вот этим своим «Мне отмщение…»? — недоумевал Голосов. Уж не ту ли печальную философию несут рассуждения в романе, что и в «Крейцеровой сонате»? А ведь это у него, у Толстого, старик Ерошка в «Казаках» решительно отвечает Оленину: «Грех? На хорошую девку поглядеть грех? Погулять с ней грех? Али любить ее грех? Это у вас так? Нет, отец мой, это не грех, а спасенье. Бог тебя сделал, бог и девку сделал. Все он, батюшка, сделал. Так на хорошую девку смотреть не грех. На то она и сделана, чтобы ее любить да на нее радоваться». Вот ведь как! Так зачем же тогда…
И Голосов вдруг машинально замедлил шаг, поняв простую истину.
Ведь он, Лев Николаевич, сам мучился. Сам искал. Сам, очевидно, н е з н а л до конца. А и на самом деле: где она истина, в чем?
Оля появилась на площади, Голосов увидел ее и машинально посмотрел на часы: половина четвертого. Улыбаясь, Оля подошла и сказала, что ее задержала мама, но теперь она свободна до вечера. Правда, есть еще одно обстоятельство…
— Какое? — спросил Голосов.
Оказывается, беда у ее подруги, Светы. Она поссорилась со своим Володей…
— Ну и что? — спросил Голосов.
А то, что, может быть, придется им с Голосовым зайти к Свете на часок.
Что-то тут было не то, Голосов сразу почувствовал. И в выражении лица, и в словах ее была опять какая-то ложь.
— Что же у них произошло? — спросил он, внимательно глядя на Олю.
— Да так, поругались. Но серьезно. Он ушел, хлопнув дверью, а Светка в растрепанных чувствах, — ответила Оля, живо посмотрев на него, но тотчас отведя глаза.
— Ну и что же? Разве они не разберутся сами? Зачем же мы-то нужны? У нас с тобой ведь так мало времени.
Голосов не отводил глаз, и Оля потупилась, покраснев.
— Не знаю, — сказала. — Все-таки надо будет зайти.
Они уже поднялись по лестнице, и Голосов отпирал дверь своей комнаты.
— А кофе можно? Может быть, ты сходишь за кофе? — попросила тотчас Оля, едва вошли.
Мельком глянув на часы, Голосов направился вниз, за кофе. Принес. Оля сидела в кресле, положив ногу на ногу. Курила. На столике стояла бутылка сухого вина, которую она, очевидно, вытащила из сумочки.
— Спасибо, — сказал он как-то машинально и принялся открывать бутылку.
— Другого нигде нет у нас, а это вот нашла, — сказала она, улыбаясь.
Но пить отказалась.
— Почему же? — спросил он. — Зачем ты тогда принесла? Ты же знаешь, что я не любитель. Зачем же…
— Извините, я просто не могу, на меня вино плохо действует. Пожалуйста, пейте один, — сказала она, опять внезапно переходя на «вы».
Она сидела в кресле, улыбаясь, смотрела на него. Красивая взрослая женщина. Собранная, светски любезная, отчужденная. Самостоятельная. Казалось немыслимым сейчас подойти к ней. Как будто бы и не было ничего между ними.
И тут зазвонил телефон.
— Возьмите трубку, это, наверное, Володя, — сказала Оля.
Голосов взял.
— Володя, это вы? — раздался в трубке тоненький женский голосок. — Это Светлана. Оля у вас? Позовите ее, пожалуйста, на минутку.
Он протянул трубку Оле, недоумевая — он же не давал телефона Свете! — и видел, как она слушает то, что говорит ей подруга. И ему не понравилось, как она слушает. Наконец Оля протянула трубку ему:
— Она хочет что-то сказать вам…
— Володя, я вас очень прошу, зайдите с Олей к нам на полчаса, очень нужно, — послышался тоненький жалобный голосок.