Здесь был СССР
Шрифт:
– Кроно ту’лава дото! – ответил незнакомый плаксивый голос.
Похоже, коминтерновки ссорились. Женя присела возле «окошка», потом вовсе легла на пол и заглянула внутрь.
Снова заговорила Аэлита. Ее кровать стояла совсем рядом, если постараться, то протянув руку, можно ухватиться за ножку…
– Аэлита!.. – шепотом позвала Женя. – Это я! Я пришла…
Аэлита замолчала, потом продолжила горячо и почти громко. Вдоль края одеяла скользнула бледная кисть, показала под кровать. Из ладони выпала ракушка-рация.
Происходило
В комнате было тепло и даже душно: похоже, тут вообще никогда не открывали окон. Под кроватью у Аэлиты лежал мягкий пушистый коврик. Такие же коврики виднелись под соседними кроватями. Интересно, зачем? Женя не стала задумываться. Мягко – и ладно!
Она прижала ракушку к уху…
– …А что будет с нами? – голос Аэлиты неожиданно прозвучал по-русски, хотя другим ухом Женя по-прежнему слышала речь на незнакомом языке. – Хорошо Туале, ее отец из партии Перемен. Если они возьмут власть…
– Уже взяли! – злорадно перебила ее другая коминтерновка. – Теперь все станет иначе.
– Ты неумна, Туала, – сказала Аэлита. – Ты не понимаешь…
– А ты гордячка! Молчи и привыкай, ты не самая главная теперь!
– Кому лучше, когда мы ссоримся? – произнесла третья. – Родина далеко, нам надо держаться вместе.
– Вместе с этой?! – огрызнулась Туала и произнесла издевательски: – Дочь магацитла, как же! Когда она слушала нас, Нея? Мы всегда были для нее «калеки», для их рода любой, у кого нет полного набора второй силы, «калека».
– Думаешь, настоящие «калеки» примут тебя за свою? – чуть слышным шелестом долетел голос какой-то еще девочки, ранее молчавшей. – Ни у кого из их дочерей не расстелен под ложем коврик для служанки, наоборот, их дочери спят на таких ковриках… – Девочка вдруг словно бы задохнулась, но сумела продолжить: – А для их отцов мы все – синяя кожа!
Про «синюю кожу» Женя не поняла, а насчет «калек» более-менее разобралась: Аэлита рассказывала ей, что те, у кого нет встроенных в тело приборов-помощников, могут передвигаться разве что на костылях, инвалидных колясках… Это она, надо так понимать, говорила про коминтерновцев, изувеченных пытками в застенках. Но отчего для девчонок эти «калеки» – словно бы чужие, чуть ли не враги? Разве могут у них тут быть враги? Как они к нам вообще попадут?
Вообще-то могут попасть, наверно. Ведь есть же у нас, пусть не в «Артеке» сейчас, английские коминтерновцы и их дети, а есть дипломаты и всякие там приглашенные на заводы специалисты из буржуйской Англии, хотя с ней уже скоро война начнется. Вот и в этой Соацере… То есть Соацера – их столица, а сама страна называется Тума…
Но все равно что-то не складывалось.
– Даже хуже… – вздохнул кто-то из девочек. – Не синяя кожа, а варенная плоть в водах горячего озера. И род Тускуба, и дети тех,
– Здешние не допустят! – воскликнула Туала.
– Здешние? Да ты действительно неумна. Мы для них – тоже плоть… Совсем лишняя плоть вокруг того, что в нее встроено. Вот это им и вправду очень нужно.
– Но начнут с плоти и крови Тускуба!.. С синей его крови.
Почему они ругаются, удивилась Женя. Что-то произошло на их родине? Может быть, революция? Но ведь это же здорово! Революция – всегда здорово.
Аэлита давно уже не говорила ничего. Остальные коминтерновки ссорились, яростно упрекали друг друга, но голоса их почему-то звучали все тише и тише.
– Очень тяжело, – вдруг сказала та, которую звали Нея. – Ужасный мир.
Было слышно, как она зевнула.
– Ужасный, – согласилась Туала. – Как они… здесь… живут?..
Ей уже никто не ответил. И никто, включая саму Туалу, не шевельнулся, когда еще через десяток секунд вдруг тихо скрипнула, открываясь, дверь.
– Проверяйте, товарищ уполномоченный.
Женя узнала голос противной медички. Раздались тяжелые шаги. Пара сапог остановилась у кровати Аэлиты, потом их обладатель прошел дальше.
– Все тут, – сказал товарищ Андрей.
– Куда им деться? – ответила медичка. – Видите, дрыхнут без задних ног.
Она почти не понижала голос. Андрей ничего не сказал, но, должно быть, сделал предостерегающий жест, потому что женщина ответила:
– Да нет нужды, товарищ уполномоченный. Они и днем-то почти все время спят…
– Все равно, – сказал уполномоченный. – Следите, не спускайте глаз. Сами понимаете. Кто знает, как все сейчас повернется?
– А что Москва? – спросила медичка.
– Ждет, – непонятно ответил товарищ Андрей.
Снова заскрипели сапоги, хлопнула дверь. Спустилась тишина, которую прерывали только тяжелое дыхание и тихие стоны коминтерновок.
– Аэлита? – прошептала Женя. – Ты спишь, Аэлита?
– Мне надо бежать, – сказала после долгого молчания Аэлита. – Спаси меня, Женя.
Вот так. Все ясно и все просто. То есть на самом деле ничего не понятно и все, наверно, очень сложно, но никаких вопросов не остается.
И очень страшно подумать, что будет, если этот, как его, Алик не передал ракушку своему командиру. Или если тот сейчас держит ее не рядом с собой.
Конечно, говорить с командиром рахмоновцев должен был Тимур. И Тимур действительно ему все объяснит – потом, совсем скоро. Но кое-что надо сделать еще скорее, прямо сейчас.
– Гейка! – укрыв раковину в кулаке и прижавшись к ней губами почти вплотную, Женя говорила почти беззвучно: знала, что этого хватит. – Гейка! Ты слушаешь море?
Она была почти готова к тому, что никто не отзовется. Но когда ответ все-таки прозвучал: «Я… я слышу тебя! Ты кто?!», Женя чуть не засмеялась – таким испуганным был голос бесстрашного Гейки.