Здесь и сейчас
Шрифт:
Я тоже подобрела после сытного ужина, поэтому не стала повторять, что меня не волнует моральный облик драгоценного доктора. Мой взгляд опять скользнул по экрану.
Камера продолжала плыть вдоль домов, величественные старинные особняки сменились домами попроще. В душе у меня опять шевельнулось, мягкий котенок в ней проснулся и выгнул спинку. Я безотчетно поймала себя на мысли, что знаю, что окажется в объективе секундой позже. Сначала будет мост с витой чугунной решеткой, за ним здание цирка на площади, а потом… потом…
– Сейчас будет наш дом! – закричала я, вскакивая
Все присутствующие обернулись к экрану, даже доктор Амелунг на мгновение забыл про свой диван.
Вот мост, цирк, а дальше… Дальше, если зайти под арку и пройти через грязный асфальтовый пятачок двора, будет помойка с вечно переполненными и вонючими мусорными баками, а за ней другой двор. В этом дворике, совсем маленьком, в дальнем правом углу скрипучая деревянная дверь, выкрашенная в темно-коричневый цвет. Дверная ручка часто отваливается, оставаясь в руках, и дворничиха привязала веревочку для удобства жильцов, веревочка держится прочно и всегда выручает, когда ломается ручка. На двери сверху прибита синяя табличка с номерами квартир. Наша квартира на высоком третьем этаже, номер восемь…
Камера предательски дрогнула и перескочила на панораму другого берега, на сияющую свежим золотом церковь. Но, боже, отчего она так сияет?..
– Вы тоже были в России, фрау Таня? – задал доктор Амелунг странный вопрос.
– А где?.. – Я отказывалась принять очевидное. – Почему? Там же мой дом, за поворотом… Покажите мне его!
– Вы жили в Петербурге? – с живым интересом спросил кто-то, то ли Боб, то ли Макс. – Вам понравилось в России? Я брал туда тур этим летом, с женой. Хорошо, только слишком дорого.
Я очнулась от сна наяву, с удивлением оглядела присутствующих.
Кто из них говорил о России? При чем здесь Россия? Я, разумеется, слышала про Петербург, но я НИКОГДА НЕ БЫЛА в России. Я никогда не была в России и только что чуть не увидела свой дом. Но ведь я живу здесь, в Бремерхафене, и дом у меня в паре кварталов отсюда, совершенно другой, чистенький и белый, с полным цветов садиком, со свежеподстриженной живой изгородью… А до этого жила в Мюнхене, а до этого… О, Боже!
– Что это? Что это было? – со слезами в голосе беспомощно обратилась я к присутствующим и почувствовала, как мелко дрожат руки.
На экране продолжалась демонстрация путевых наблюдений. Какая-то незнакомая женщина бредет по незнакомой пешеходной улице. Она останавливается у фонтанчика – в струях воды на весу покоится большой каменный шар – бросает монетку.
– Это моя жена, – с гордостью сообщил то ли Макс, то ли Боб.
Друзья детства доктора смотрели на меня с нескрываемым удивлением – новая девчонка Амелунга оказалась просто с прибабахом или же наглоталась колес. Доктор, казалось, окончательно забыл про диван и глядел на меня с профессиональным интересом, как ботаник видит в севшей на рукав бабочке не очаровательное создание природы, а класс, вид и подвид.
Казалось, все прошло, странное видение исчезло, искривленная действительность выпрямилась, расставив предметы по отведенным
Мелкая дрожь из рук перетекает в тело, добирается до ног. Я в изнеможении опускаюсь на стул и обхватываю себя руками, силясь унять ее.
– Ребята, вы займитесь-ка своими делами, – не очень-то вежливо предлагает друзьям Клаус Амелунг, не в силах победить профессионального интереса. – Питер, дружище, выключи пока телевизор.
– А музыку, музыку можно поставить? – беспрекословно подчиняется хозяин заведения.
– Разумеется, поставь музыку, – милостиво разрешает доктор.
Так называемые ребята послушно возвращаются на свои места, я же снова остаюсь один на один с Амелунгом. Доктор пристально наблюдает за мной, будто хочет разглядеть превращение гусеницы в бабочку. Или как там оно происходит у насекомых?
– Фрау Таня, вы хорошо себя чувствуете? – издалека начинает он.
Есть несколько вариантов.
Я могу сейчас встать и уйти без объяснения причины.
Я могу кокетливо повести плечами, засмеяться, откинув назад голову, как ни в чем не бывало спросить: «А что такое? Что-то произошло? Ох, знаете, я такая бываю впечатлительная, такая вся неожиданная!»
Еще я могу положить на стол ноги в желтых носках с утятами, ковырнуть пальцем в носу, выкатив глаза, пустить слюни изо рта и проблеять ему в лицо: «Бе-е-е!!!» Уверена, этот вариант будет психотерапевту наиболее интересен.
Жаль, сил нет ни на одно из теоретически возможных действий.
– Плохо, – односложно отвечаю я, тщетно пытаясь справиться с дрожью.
– Может быть, вы хотите рассказать? Может быть, я смог бы помочь? – интересуется он, изображая понимание.
Почему доктора, имеющие дело с больной головой, все такие одинаковые? Почему они всегда напускают на себя это омерзительное понимание? Что они могут понимать, если с ними никогда ничего подобного не происходило? Они, спокойно спящие по ночам, внимательно выслушивают тебя с якобы крайней заинтересованностью, покачивая головой в знак согласия, а потом деликатно успокаивают, что не видят ничего страшного, и выписывают астрономические счета. Им не дано понять, как это действительно страшно: увидеть свой дом в городе, где ни разу не был.
Только в глазах недоучки Курта я впервые заметила сегодня искреннее участие, только ему я смогла поверить. Но папочка Клаус появился и все испортил. Кстати, если бы не его предложение поужинать, то я оказалась бы сейчас не здесь, а у себя дома, и ничто не заставляло бы меня трястись, как в лихорадке.
– Нет, не хочу. Герр Амелунг, расплачивайтесь за свой ужин, и пойдемте отсюда, мне не хотелось бы вас задерживать.
– Я расплачиваюсь с Питером один раз в месяц, скопом, – поставил он меня в известность.